– Узнаешь, конечно, узнаешь, – невнятно пробормотала мама. Она вдруг резким движением откинула волосы со лба и выкрикнула: – Замуж Тонька выходит. В субботу свадьба.
– Замуж? В субботу? – Он не заметил, что несколько раз повторяет одно и то же, не в силах вникнуть в смысл слов. – Она же мне письма писала! Не может быть, ты что-то путаешь!
– Напутаешь тут, коли весь двор в гости зван. Колька Евграфов сам лично всех обошёл ради уважения.
– А при чём здесь Евграфов? – не понял Моторин. – Тонькин брат – Федяха.
– Брат Федяха, а Колька Евграфов, твой дружок закадычный, – жених, чтоб ему пусто было! Вишь, в армию его не взяли, потому что слабогрудый, а он на заводе мастером заделался. Ходит с портфелем, на митингах речи говорит, а недавно в Кремле был, и сам товарищ Калинин ему руку жал.
От слов матери Моторину показалось, что у него в мозгу разорвалась граната «лимонка». Внезапно стало темно, жарко, и по груди снизу вверх поднялась огненная волна, затопившая его с головы до пяток.
– Неправда, мама! Скажи, что ты пошутила!
Он спросил просто так, оттягивая момент, когда придётся осознать неизбежное.
– Вот те крест!
Мама истово закрестилась, мелко-мелко всхлипывая, и её глаза набухли слезами.
Несколько мгновений Моторин сидел выпрямившись, словно сухая жердь, и чувствуя, как по телу прокатывается шар свинцовой ненависти. Ненависть билась внутри, клокотала, просилась наружу, и он то сжимал, то разжимал кулаки, а потом схватил с гвоздя на стене подвернувшуюся под руку верёвку и рванул во двор.
– Саша, Саша, стой! Куда?! – бросилась за ним мама, неловко хватая за подол рубахи. – Сынок, не ходи!
Она зацепилась за рукомойник в коридоре. Звякнуло и покатилось по полу пустое ведро. Хлопали двери, из комнат выглядывали соседи.
Материнский крик гулким колоколом бился о стены:
– Не пущу! Не ходи к ней, Саша! Не бери греха на душу!
На улице метель кинула в лицо горсть снега. Словно в хороводе, перед глазами кружились дома, лица, грубо сколоченный столик со скамейками, доверху засыпанные снегом.
– Сынок!!! Оставь её! – азбукой Морзе прорывался сквозь метель голос матери.
Размахнувшись, Моторин что есть силы хлестанул верёвкой по стволу берёзы под окном. Он бил, бил, бил, и дерево под его ударами тряслось и стонало.
– Ненавижу! Будьте вы прокляты!
Меня разбудило негромкое тиканье будильника. Странно, но шум в общем коридоре, звон жестяного рукомойника, крики ребятни во дворе так не тревожили, а совсем тихий звук разбудил. Сквозь сомкнутые веки в комнату просачивался свет из окна: значит, мама и папа уже ушли на завод.
Не раскрывая глаз, я протянула руку и дотронулась до чемодана у кровати. Пальцы наткнулись на холщовый чехол, и я блаженно погладила чемодан, как будто это была пушистая домашняя кошка. Если бы чемодан в ответ замурлыкал, я, честное слово, не удивилась бы, потому