Граница. Пуст0ты. Евгения Драгомир

к нему и спустил весь тот запас пуль, что у меня остался. Здоровяк пошатнулся, разжал ладонь и бросил Смита на землю. Пока он пытался совладать с головокружением и избавиться от парочки пуль, я оттащил Джона как можно дальше и попытался нащупать пульс. Руки тряслись, и я не понимал, бьется ли это сердце под кожей, или все дело в моих дрожащих пальцах.

      Я попытался привести Джона в чувство, но лишь наставил ему новых синяков. К этому времени громила содрал с себя приличный слой кожи и двинулся к нам. Я не мог заставить себя пошевелиться. Тело отказывалось подчиняться. Я мог лишь надеяться, что в нужный момент сумею подцепить нож, лежащий в заднем кармане, и всадить его фабриканту в горло. Очевидно, его способна остановить лишь смерть.

      Так я думал, пока он не замер в паре от меня. Молча навис сверху, натянув на лицо широкую улыбку. Кожа его вся пропиталась кровью и теперь блестела в свете прожекторов. Это напомнило мне о Синхе, лежащем на грязном асфальте; о красном ящике, в котором я прятался от сестры. Она нарочно обходила комод стороной, будто не знала, что я сижу именно там, а потом резко открывала дверцы и отодвигала мамины платья, пока не натыкалась на меня.

      Здоровяк все еще стоял надо мной, и мой пристальный взгляд лишь сильнее раззадорил его. Он провел кончиком пальца по моей щеке и едва ощутимо сжал.

      – Кажется, я снова нашла тебя, Эли. Что теперь будешь делать?

      Раздался треск стекла; отовсюду полетели осколки, из окон повалил серый дым. Пустые вбежали внутрь и разбрелись по всему этажу. Те немногие, что остались, побросали на пол оружие и сами, словно потеряв все силы, повалились на пол. Последнее, что я помню, как чья-то рука надавила мне на плечо и потянула за собой, а дальше – темнота.