– Ну, расскажи, как ты меня собрался резать.
Курков не выдерживает, отводит глаза и начинает ерзать на табуретке.
– Из-за чего это ты меня собрался резать? Из-за дисциплины? Если ее не будет, то что будет взамен? Будешь и дальше резать? Кого уже?
Вопросы я задаю негромко и с паузами. Время для размышления и ответа на каждый вопрос – есть. Курков уже совсем согнул голову и после каждого вопроса склоняется все ниже.
– Наша вся группа выполняет очень важное задание командования. А ты – чье? Кто велел тебе запугивать командира этой группы?
– Поддерживать дисциплину и порядок мне приказала Родина. А тебе кто приказал расшатывать дисциплину в группе?
Душеспасительная беседа в таком ключе продолжается минут двадцать. На глазах верзилы совершенно неожиданно появляются слезы, он несвязно бормочет:
– Товарищ лейтенант… я не… я ничего такого…я не думал…
Пока не скончался Квасов под одеялом, – надо закругляться.
– А теперь иди, Курков, в кубрик. Дослужи оставшийся срок честно. Разговор наш останется между нами: я не буду тебя даже сажать на губу. И не пугай меня больше никогда: я не пугливый…
Курков пулей вылетает из комнаты. Квасов жадно пьет воду, его колотит дрожь. Я тоже не совсем спокоен: уснуть почему-то долго не удается.
Оставшихся пару месяцев Курков служит и работает отлично: тяжелые железяки двигает как кран, без всяких понуканий выполняет любую работу.
Следующее ЧП в моей группе – трагикомическое. Матросы Хайн и Заика работают жестянщиками в отдельной небольшой мастерской. Друзья задумали что-то купить и копили деньги. Источник накоплений – и скудное «денежное довольствие» матроса, и немного побольше – «прогрессивка», для которой мы «закрываем наряды» с выполнением виртуальных «норм» более 100 %. Иногда я разрешаю им работать сверхурочно, – очень много заказов от жильцов военного городка. Наверное, за это им благодарные заказчики платили какие-то копейки, которые тоже шли в «кассу».
Однажды они подошли ко мне убитые горем: кто-то стащил их деньги – довольно крупную сумму, которую они хранили в своей мастерской. Подозревать можно было только своих: о их деньгах никто чужой не знал. Проводить «всеобщий шмон» нельзя по моральным соображениям, да и бесполезно: деньги наверняка уже перепрятаны. Я принял меры: на почте попросил не отправлять без меня переводы от моих матросов, а в магазине – не выдавать крупных покупок. Хайну и Заике велел молчать и наблюдать.
Через несколько дней, после отбоя, в комнату Маклакова, где мы распивали вечерний чай и проводили обычную планерку, постучался запыхавшийся дежурный по группе:
– Товарищ лейтенант, бегите быстрее, а то Дегтяря убьют!
Я побежал в кубрик. От маленького матроса Дегтяря из Молдавии отскочили несколько человек. На божий мир смотрел