Джек не говорила, как давно палаццо пустует, но, судя по всему, здесь много лет никто не жил. В первый день ее встретили залубеневшие от времени грязно-белые простыни, под которыми пряталась мебель, и такая тишина, что, казалось, сами комнаты затаив дыхание прислушиваются к звуку ее осторожных шагов. Кругом царило запустение, словно здесь и не ступала прежде нога человека. Фрэнки это, впрочем, нисколько не тревожило – даже наоборот, было что-то утешительное в этой пустоте, точно дворец теперь безраздельно принадлежал ей, был полностью в ее распоряжении. Убрав волосы под платок, натянув рубашку и свободные брюки, она принялась расчищать комнату за комнатой. Их требовалось не столько даже прибрать, сколько освежить, разогнать тени, затаившиеся по углам. Чтобы вернуть эти комнаты к жизни, решила она, придется как следует вытрясти простыни.
Настроившись этим заняться, она призвала на помощь свои скромные познания в итальянском и замусоленный англо-итальянский словарь, который нашла в одной из спален, и попыталась было предложить Марии немного отдохнуть, предоставить уборку новой хозяйке. Однако та и слушать не желала. Вдова лет шестидесяти с лишним, Мария присматривала за палаццо вот уже почти два десятилетия. И, похоже, успела к нему привязаться – стоило Фрэнки заговорить о выходных, во взгляде ее мелькнуло нечто сродни ужасу. Вместо того чтобы согласиться, она взялась всеми возможными способами выражать молчаливый протест: без конца слонялась по коридорам, являлась рано утром и отправлялась домой лишь глубоким вечером. Фрэнки ни разу не слышала, как она приходит и уходит, но натыкалась на нее по всему дому: свернешь за угол, а она тут как тут, глаза сощурены, глядит сердито, точно застукала на месте преступления, точно это Фрэнки здесь лишняя. Мария возникала и исчезала так внезапно, что Фрэнки вполне готова была поверить, будто в палаццо существует сеть тайных ходов, о которых ей если и суждено узнать, то уж точно не от самой Марии.
Со временем она начала гадать, а что же, собственно, поделывает домработница, когда ее не видно, и в особенности – зачем заходит в спальню, в которой Фрэнки обосновалась. У нее не было никаких доказательств, лишь возникало по временам, от случая к случаю, смутное ощущение. Ни с того ни с сего вдруг начинало казаться, будто в комнате стало чище, хотя мятый свитер все так же валялся на полу у кровати, а стол, как и прежде, был завален бумагами. Волоски на руках вставали дыбом, шестое чувство подсказывало – здесь кто-то был. В такие дни, встретив домработницу в коридоре, Фрэнки спрашивала:
– Мария, вы заходили в мою комнату?
И неизменно получала один и тот же ответ. Мария поворачивалась к ней – голова гордо поднята, глаза сверкают в полумраке – и сухо отзывалась:
– No, signora[10].
Телефон трещал не переставая.
Фрэнки на четвереньках ползала по полу гостиной на втором этаже, тщательно обыскивая каждый уголок, – именно из этой парадной комнаты,