– Ну поедет он. А далее что?
– А ничего! Заранее место подберешь, чтоб немного не доехать до станка. Чтобы лошадь на том месте придержать – на повороте, али камень на дороге мешать проезду будет. В том месте людишки из кустов выскочат, на Карагаева насядут – тут ему и конец.
– А я, испугавшись, в станок поскачу, тревогу поднимать? Напали, мол… Так, что ли?
– Так. Только шибко не спеши, с тревогой-то. Дай людишкам дело сделать. Двое после того, как Карагаева кончат, в бега подадутся. В Ведерниковском станке солдат караульной команды всего трое. Все за беглыми не побегут, не положено. И все едино – дай беглым подальше уйти.
– Так ведь все равно поймают. Я слышал, на Сахалине долго не бегают… А как поймают – допросят. И всё наружу выйти может…
– А енто уже не твое дело, Барин! Твоя забота – Карагаева на место привезть, спытание нашенское сдюжить. Ну и, канешно, когда людишки из кустов выскочат – гляди, чтобы Карагаев за револьверты свои не успел схватиться. Если что – придержишь, силенки, чай, не занимать. Понял?
– Так! – понятливо покивал Ландсберг. – Сначала разговор был – привезти Карагаева на нужное место, и только. Потом говоришь – людишек нужных в ватагу, что столбы ставит, собрать. Теперь, оказывается, еще и придерживать надо Карагаева… Не пойдет, уважаемый!
– То исть, отказываешься каторге помочь, Барин?
– Так ведь выходит, что и так, и этак мне конец, мил-человек! Чего ж мучиться-то понапрасну стану? Про назначенное вами испытание сотня человек в тюрьме, не меньше, слыхала. Донесет кто-то, схватят меня, людей повяжут, которых каторга исполнителями назначила… И Карагаев цел останется, и мне конец. Вот и все ваше «испытание»!
– Отказываешься?
– Отказываюсь. Раз каторга надумала Карагаева порешить, так и без меня порешат. Меня ведь иваны убрать вместе с ним хотят. Разве не так? Я вам поперек горла, уважаемые! Зло на меня держите, что не желаю быть на вас похожими. Что в каторгу пришел, чтоб не по-волчьи жить, а принять наказание, людьми за мой грех назначенное. Так что отказываюсь! – вздохнул Ландсберг, без страха поглядывая на темные фигуры. – Делайте что хотите! Только учти сам, и другим передай, уважаемый! Захотите со мной посчитаться – дорого жизнь моя вам обойдется! Я солдат, и убивать умею. Слыхал, небось? Сколько смогу – стольких варнаков на тот свет с собой и захвачу, понял?
– Понял, Барин! Только и ты не торопись! Гонор гонором, а все ж подумай! Каторга до завтрева ответ твой окончательный ждать станет.
Завизжала дверь, в светлый прямоугольник проема высунулся кто-то, окликнул:
– Барин, ты тута? Пазульский откушал уже, зовет тебя. Иди поскореича!
– Стало быть, ты и есть тот самый Барин! – подслеповато прищурился на Ландсберга патриарх каторги. – Слыхал, как же… Молодой ты… Сколько годков?
– Двадцать семь, уважаемый.
– Двадцать семь, – покивал старик. – А присудили тебе пятнашку?
– Четырнадцать лет, уважаемый.
– Я