Витя отнёсся к этому совершенно спокойно.
Румянцев всё-таки сходил в ближайший гастроном, купил блок приличных сигарет «Ява», бутылку хорошего вина, продуктов, приготовил немудрёный ужин, предварительно вымыв с содой Витин нехитрый кухонный скарб.
Поужинав и закурив сигарету, Витя признался:
– Женщины – страшные люди. Сломали мне жизнь. И только одно меня успокаивает: есть у меня дочка Сашенька, редкой красоты девочка уродилась. Так люди говорят. Правда, характер… В этом году школу закончила. Но ничего. Верю: подрастёт, поумнеет, придёт когда-нибудь отца навестить. Я ведь её больше жизни люблю. – И лицо его осветилось нежной улыбкой.
На прощанье он растроганно обнял друга за плечи и сказал:
– Человек – это звучит больно, Сева.
Через два года, вернувшись в Минск из длительной командировки в Англию, Сева вновь решил навестить друга. Однако старый дом был выселен, его готовили под снос. Поспрашивал у прохожих, спешащих через двор, но никто не мог ответить, куда исчезли его жильцы. Сева долго сидел на краю изломанной скамейки с надписью: «Здесь был Толян», глядел на заброшенный дом, ждал чего-то, думал о печальном. Недавно ребята видели Сашеньку Замуренкову в ресторане «Юбилейный». Яркая, эффектная, синеглазая, с капризным изломом рта, с модными длинными платиновыми волосами, в коротком леопардовом платье и дорогих украшениях, она сидела в компании кавказцев, курила тонкую коричневую сигарету и громко хохотала, привлекая к себе внимание всего зала…
Сева ещё раз огляделся. Дорожки к чёрному ходу совсем заросли, как будто заросли пути к отдельным людям и ко всему миру. Неуютный сентябрьский ветер донёс от ближнего храма хрустальный колокольный звон, созывающий к вечерне немногих богомольных старух. Казалось, что жизнь пролетела быстрым курьерским поездом, промелькнула так стремительно, что и опомниться не успел.
Вероятно, судьба есть у каждого человека. Она упорно плетёт свой непостижимый узор, который мы бессильны распознать, пока он не закончен. А когда закончен, уже незачем и некому это делать.
Камни судьбы
Все люди уверяют, что любят себе подобных, но никто не хочет жить в коммунальной квартире. Однако жизнь Наташи – Натки, Таты, как называют её родители и друзья, – неразрывно связана с коммуналкой вот уже тридцать четыре года.
На тихой улочке стоят два дома, выкрашенные жёлтой краской. Один из них, где мама, папа и Нат-ка занимали узкую и длинную, как вагон, комнату, разгороженную на два малюсеньких «купе» и упиравшуюся единственным окном в красную кирпичную стену напротив, был двухэтажным, старинным, дореволюционным. Раз в десять лет ЖЭС латал железную крышу, а в остальном дом не менялся. В городе о нём почему-то ходили дурные слухи.
Коммунальная квартира на втором этаже, почти ежедневно сотрясаемая кухонными дрязгами и пьяными скандалами, когда-то принадлежала, видимо,