Ибо себе дороже.
А впереди простиралось непаханое поле теории по фонетике и социологии. Фонетику и социологию она бы ещё разместила между уставшими полушариями, а вот для шавельских тезисов ночлег искать не хотелось.
– Доброго вечера, ну как ты, зая?
В груди шевельнулось нечто вроде уставшего тепла.
– Нормально, Дим, – стараясь звучать ласково, ответила она. – А ты?
– Ты всё-таки перезвонила утром. А я думал, я совсем не важен уже тебе. Полностью.
Несмелое тепло вмиг сменилось раздражением.
Не успели остыть приветствия, как он снова манипулирует.
Если Дима не спал, Дима пытался получить от мира и людей безусловную любовь.
А если спал, то видел мир своей мечты во сне.
Он кошмарно неуклюже строил фразы: потому что читал только освежители воздуха.
И это тоже раздражало всё сильнее.
Терпеливо сжав губы, Вера молчала, а в трубке мерно гудел ветер.
– Чем сегодня занималась моя девочка? – не дождавшись ответа, спросил Шавель. – О чём думала?
Думала над ответами на сообщения двухметрового юриста.
– О курсовой в основном. И о выступлении на Хэллоуин. Ну и о тебе, конечно, – наизусть зная, какой ответ нужен, отозвалась Вера, бегая карандашом по чуть мятому листу.
Контур ладоней в мелких порезах оседал на бумаге необычайно живо.
Их хотелось касаться.
Удовлетворённо кивнув, она взлетела любимым карандашом выше и наметила острые костяшки, широкие ногти и тугие жилы тыльных сторон.
– Я тоже о тебе думал, – страдальчески сообщила трубка. – Мне хочется больше видеться. Ты приедешь на выходных?
Нет, ну не два же метра. Девяносто пять где-то, наверное.
На смену раздражению мгновенно пришло липучко-застёжковое чувство вины.
Но поддаваться этой вине всё больше надоедало.
– Хэллоуин, Дима, я же говорила, – сухо отчеканила она. – Да и я ведь недавно была.
– Ну как недавно, – прочистил он горло, в кои-то веки не осуждая её участие в мероприятии. – Две недели назад. Вер… Ты не хочешь приезжать потому, что я редко звоню и много говорю?
Редко?!
– Скорее мало слышишь, – вырвалось у неё.
Дёрнувшись, карандаш нарисовал лишний порез на большом пальце сторожа курицы.
– Это потому, что я редко звоню и мало слышу? – послушно уточнил Шавель.
Нет, Дима, это потому, что ты отрабатываешь на мне манипуляции, швыряя трубки и наблюдая, буду ли я перезванивать. Это потому, что ты оцениваешь меня с позиции дрессировщика. Это потому, что ты критикуешь каждый мой шаг и указываешь, где дышать, а где задержать дыхание. А потом снимаешь ошейник и участливо интересуешься, не успела ли я подохнуть.
– Нет, звонишь ты достаточно, – с нажимом произнесла она.
– В последнее время ты стала гораздо дальше, – с расстановкой проговорил он.
– Я два года назад уехала