«Отца и Сына, и Святаго Духа!» -проговорил я про себя, глядя на картину, висевшую по центру над воротцами: три молодых человека со светлыми шарами на головах в просторных зелено-синих одеждах, сидят за столиком на фоне гор и деревца. Но на столе почему-то одна чаша. Почему юношей трое, а чаша одна? И тут-же вспоминаю путанные слова Вини: трое в одном, трое в единице. Церковь Святой Троицы. Наверное, эти трое и есть единица и Святая Троица. Внезапно что-то случилось. Буквально все изменилось вокруг и стало по-другому. И желто-коричневые пластиковые доски с изображениями древних допотопных людей, стоявшие передо мной стеной, вдруг будто ожили и пристально стали за мной наблюдать. Я не понимаю, что случилось… Поют! Да, поют! Но как поют! Разве так можно петь?! Замечаю наверху, на балконе, небольшую толпу людей, поющие все вместе, поглядывая в сюэкли, и не сбивающиеся. Их пение контролировал человек с плавно размахивающими руками, и все, словно послушный живой термовокс, летят своим пением вслед за его пассами и жестами! Несколько человек, словно заколдованные, как и я, слушают их. Остальные переговариваются, шутят и что-то показывают друг другу в сюэклях. Лама что-то увлеченно рассказывает, а дядя, Чаро, и Анн слушают ее и время от времени смеются. Замечаю, что Вини среди них нет. А меня все будто приподнимает и приподнимает даже без «летучей мыши» в этом густом и ароматном воздухе, в этих стенах с золотыми отливами, с этими смотрящими на меня добрыми людьми с пластиковых досок к картине трех юношей с кругами вокруг голов, опустивших головы над чашей.
Открываются дверцы, и выходит Реконструктор, держа в руках большую чашу, накрытую красным большим платком. Рядом с ним другой Реконструктор, который прощал мне мое недостойное поведение. Пение замолкает.
– Твоя от Твоих! – закричал Реконструктор, подняв чашу над головой.
Лама быстро объясняет всем, что смысл обряда-символическое вкушение божества, который, как думали в допотопные времена, сотворил наш мир, и весело предлагает принять в нем участие. Большинство смеются, и качают головами, и лишь несколько человек, в том числе и я, подходят к Реконструкторам. Я открываю рот, и человек в черном, которого Лама называла священником, длинной резной палочкой с малюсенькой ложечкой на конце причерпнул что-то в чаше, и положил мне на язык кашицу. Похоже, витаминизированная лепешка, размоченная в виноградном соке. Другой священник в это время в это время держал красный платок под моим подбородком, а после того, как я проглотил кашицу, вытер им мне губы.
– Имя? -снова спросил меня человек в черном.
– Александрос.
– … (неразборчиво) … рабу Твоему Алексанросу… (неразборчиво) …Отца И Сына, и Святого Духа…минь.
Отца и Сына, и Святого Духа.
Я отхожу. Лама гладит меня по плечу, и говорит, что я большой молодец.
Слажено певшие люди спустились, и стали вместе с остальными.
– Вставайте на колени, -затараторила Лама, – дальше