За мертвыми рейтарами ковыляли по виду впрямь живой, вчерашние кнехты кто ещё в справных облачениях, кольчугах, хоуберках да широкополых капеллинах, а кто истлевшим костяком, числом в несколько сотен ведя на поводу очередную фалангу певцов. За коей исполинской тушей на многих десятках лап, бывших людских ног, полз безразмерный толстяк, весь окованный цепями и обломками броней с харей способно зевом сотен зубов напросто перекусить человека. В жирнеющих руках покоились рукояти цепов что пахали землю шипастыми головками не хуже плугов.
«Илир проводник воли его даруй мне сил! Укрой ровно щитом нерушимым светом своим душу мою! Огради от тьмы, словом своим и волею. Не оставь светоносный и пречистый в одиночестве верную рабу твою!» – твердила про себя заученную ещё в послушничестве орденском молитву командор. Созерцая процессию в которой показались и вовсе отвратные представители. Принявшие сросшимися перемешенными телами очертания пауков змей и прочих, прочих, прочих неописуемых страшилищ.
Снова лампады, сызнова пение что напрочь лишало рассудка, спасаемого только истовой молитвой. Элисиф чуть не искрошила свои зубы, увидав как один из скарабеев, одноглазый Раль поднявшись и обронив оружие, неестественно ломано поковылял следом неупокоиным с пустым выражением лица. Пение полностью выжгло его душу, но присоединиться к шествию кающихся ему не довелось. Рыбкою блеснул в мертвенном свете кинжал, угодивший аккурат в затылок, а рискнувшая привстать Лелианна залегла обратно.
Боль возвратилась под руку с сознанием! Агония снова пожирала его, сызнова безжалостно обгладывала каждый мускул или кость, калёными клещами надругиваясь над нутром. Безымянный застонал, то онемение, вызванное гнилыми клыками да когтями, схлынуло без остатка ввернув в глубокую пучину беспрестанной муки. Над ним едва видимые из-за заволочившей взор пелены, склонились седой старик с лысой головой да мальчишка ужасом распахнувший глаза.
По ноздрям вновь вызывая рвоту ударил непродаваемый сумбур терпких ароматов, чуть не разорвавший стенки черепа изнутри. Безымянный попытался закричать, но старец, зажав испугом его рот своей ладонью, повелел пареньку подать одну из склянок и залил в рот терпко отдающее душницей и темьяном густое варево. Тиски боли стали разжимать свою хватку, освобождая безымянного, неся покой и вскоре застеленные пеленой голубые глаза медленно так сомкнулись.
Но боле не-было тьмы, она не объяла его. Не иначе через размытую призму он видел, как его крохотную