Ощущенье того, что живу эту жизнь не с нуля.
Вот и искорки света на волнах привычно рябят.
Это было уже: приходилась мне домом Земля.
И тогда, и теперь изменить можно только себя.
Изменить можно только себе, и иначе – никак.
Остальное лишь следствие внутренних дрязг и тревог.
Я мечусь по реке, ошалевший от света чудак,
и с улыбкой за мной наблюдает неведомый Бог.
«Там, где запад и восток понятны северу…»
Там, где запад и восток понятны северу,
там, где юг и отдых сводятся в одно,
там ромашка в поле что-то шепчет клеверу,
там денёчки, как костяшки домино.
Там молитвою твоею утро полнится,
и в луче пылинок бойких чехарда…
В час бессонницы мне это место вспомнится,
и отступят обнаглевшие года.
Счастье плавилось в ладонях стеаринное,
ни восток, ни запад счастью – не указ.
На стене ворчали ходики старинные,
будто знали что-то важное про нас.
Но, как водится, у счастья нянек семеро…
Вот такое чёрно-белое кино
там, где запад и восток понятны северу,
где денёчки, как костяшки домино.
«Вот так – к штриху штришок …»
Вот так – к штриху штришок —
простым карандашом
обыденная жизнь
подравнивает лица.
Давай на посошок
и всё, и я пошёл
над вечностью кружить
в надежде не разбиться,
в надежде рассмотреть,
что дальше на веку,
и замысел постичь,
не следуя догмату.
Пускай осталась треть,
но как меня влекут
плывущие в ночи
Его аэростаты.
……
А позже ночь смахнёт
невидимой рукой
с усталого лица
графитовую пудру.
Окончив свой полёт,
присяду над рекой
рыбалить на живца
соломенное утро.
Рыбачок
памяти Володи…
Ленность больничной палаты,
мир за окном невесом.
Гонит плотвичку куда-то
в небе задумчивый сом.
Окна распахнуты настежь,
август жарой одержим…
Тянутся капельниц снасти,
строгий постельный режим.
Бьюсь на крючке баламутом,
каждый трещит позвонок,
передаётся кому-то
донки тревожный звонок.
Выбраться надо б из плена,
врёшь – не возьмёшь с кондачка…
Лета вливается в вену,
щучкой срываюсь с крючка.
Засуетится сестричка
и побледнеет лицом…
В небе играет плотвичка,
смотрит задумчиво сом.
Разнотравье
К зениту лета заплетутся в вензеля
жарою обесцвеченные травы,
саднят полынной пыльностью