– Нет, нет! – воскликнул г-н д’Арвиль, чувствуя, что гнев душит его. – Нет, я не зайду к ней, я не хочу ее видеть… не хочу видеть и дочь… я выдам себя, откажусь от мщения.
Выйдя из спальни, г-н д’Арвиль, вместо того чтобы пройти к жене, сказал ее камеристке:
– Передайте барыне, что я собирался поговорить с ней сегодня утром, но вынужден отлучиться по делу; если ей угодно позавтракать со мной, скажите, что я вернусь к полудню; в противном случае пусть не беспокоится обо мне.
«Полагая, что я скоро вернусь, она почувствует себя свободнее», – подумал г-н д’Арвиль.
И он отправился на извозчичью стоянку поблизости от его особняка.
– Извозчик, оплата почасовая.
– Ладно, барин, сейчас половина двенадцатого. Куда поедем?
– По улице Доброй Охоты, завернешь за угол улицы Святого Доминика и затем поедешь вдоль каменной ограды сада… и там подождешь.
– Ладно, барин.
Господин д’Арвиль опустил шторы. Извозчик тронул и почти тотчас же остановился против дома маркиза: отсюда легко было заметить любого человека, выходящего из особняка.
Свидание его жены должно было состояться в час дня; такая буря бушевала в душе маркиза, что время для него летело с невероятной быстротой.
Двенадцать ударов пробили на колокольне Святого Фомы Аквинского, когда дверь особняка медленно отворилась и маркиза вышла на улицу.
«Уже!.. Какая аккуратность! Она, видимо, боится опоздать на свидание!» – с иронией сказал себе маркиз.
Стояла холодная и сухая погода.
На Клеманс была черная шляпа с вуалью того же цвета, теплое красновато-лиловое пальто; огромная темно-синяя кашемировая шаль ниспадала до оборок ее платья, которое она слегка приподняла жестом, исполненным изящества, чтобы перейти через дорогу, приоткрыв до щиколотки маленькую, узкую, стройную ножку, обутую в атласные ботинки.
Странная вещь: несмотря на потрясение, на обуревавшие его мучительные мысли, г-н д’Арвиль заметил эту ножку, которая показалась ему изящнее и кокетливее, чем когда-либо, что еще усилило его гнев, его жгучую ревность. Ему представился коленопреклоненный соперник, в упоении целующий эту прелестную ножку. В одно мгновение все безумства любви, любви горячей, страстной, предстали перед умственным взором маркиза и опалили его душу.
И впервые в жизни он почувствовал в сердце мучительную физическую боль, боль резкую, глубокую, которая вырвала у него глухой стон. До сих пор он страдал нравственно, так как думал лишь о своей поруганной чести.
Его страдание было так сильно, что ему едва удалось произнести несколько слов.
– Видишь ту даму в синей шали и черной шляпе, – сказал он кучеру, приподняв штору, – ту, что идет вдоль каменной ограды?
– Вижу, барин…
– Поезжай шагом за ней… Если она выйдет на извозчичью стоянку, остановись и следуй за каретой, в которую она сядет.
– Да, барин… Ну и забавная же