Причитая и натягивая ватную фуфайку, закутываясь в толстый шерстяной платок, злится. Руки, словно чужие, никак не могут стянуть узлом концы платка. Что грабли железные, что руки… Вот как хозяйство даётся.
Выйдя на крыльцо, первым делом взглянула на два соседних дома – так и есть, спят, как сурки. Глянула под ноги, чтоб не оступиться и обомлела. Словно кто по линейке выкладывал. Пересчитала. Не поверив самой себе, пересчитала вновь. Да, так и есть. Двенадцать мышек одна к одной уложены в ряд.
– Вот бестия старая. И поклала-то как. Думает, проведёт. Чумных наловила… Их хоть руками хватай – смахнула их валенком с крыльца.
В сарае отбросила пинком вышедшую навстречу кошку, та только пискнула мышью и забилась в угол за ящик.
– Рухлядь старая, обленилась совсем! Крыса покоя не даёт. Обои совсем в чулане обгрызла. Как лошадь ходит, через стенку слыхать. Спать не даёт. А она чумных мышей давит. На! На! На тебе! – тыкала палкой за ящик, – сегодня в чулане запру. Не поймаешь крысину, позову Евдокима. Ох, надоела ты мне. На! На!..
Куры столпились вокруг хозяйки. Забыв о них, Мария Андреевна орудовала палкой. Выплеснулась обида за свою серую жизнь, за старшего сына, что совсем отбился от рук, тайком покуривает, несколько раз казалось, что от него пахнет пивом, за мужа, что пристрастился к рюмке. Да и за многое другое перепало Марфе. Старая кошка, сжавшись, молча сносила удары.
Короткий день привёл за собой длинную ночь. Сумерки наступили как-то сразу, неожиданно, будто кто-то накрыл солнце мешком из-за туч, едва оно село на макушки берёз у дальнего леса.
Ещё бледные звёзды подпёрли белые столбы из печных труб. Морозную тишину нет-нет да разорвёт треск сорок у реки. Длиннохвостые трещотки устраиваются поудобнее в густом ивняке. У ним свои секреты. С зимней ночью шутки плохи. Завтрашний восход лишь для тех, кто хорошо устроился.
Возясь у печи, Мария Андреевна вспомнила о кошке. Попросила старшего сына:
– Володя, кошку приведи.
– Подожди, химию делаю.
– Потом доделаешь, в чулан её посади.
– Ну, иду! – он сунул под подушку фантастику, взял фонарик и вышел в сени.
Не прошло и минуты, дверь распахнулась. На пороге возникла Марфа.
Давно запретная черта невидимой стеной остановила её.
Передняя лапа так и осталась висеть в воздухе. Марфа замерла, прижимаясь к порогу. Двигались только большие зелёные глаза и чёрный нос, внюхивающийся в забытые запахи.
– Ну, что застряла? – пинок сзади выбросил её на середину кухни. – Старая ведьма!
– Володя, ей же больно! – подскочил к кошке маленький Сашка.
Марфа испуганно оглядывалась и прижималась к полу. Вздрагивала от прикосновения детских рук.
– Киса, Марфа, хочешь молочка? Хочешь?
Марфа смотрела на него, не мигая, широко открытыми глазами. Что он хочет от неё?
– Киса,