После ужина Дэви зачем-то поднялся на кафедру, стянул шапку, раскрыл Библию и зашелестел страницами. Он смахнул волосы со лба и начал читать.
– Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне[12].
От его тихого, почти шепчущего голоса по спине Джейка пробежал мороз.
Дэви открыл другую страницу и продолжил:
– Утомляются и юноши и ослабевают, и молодые люди падают[13].
– Замолчи сейчас же! – Ласточка вскочила на ноги.
Но Марта опередила ее: взлетев на кафедру, она схватила Дэви за шиворот и потянула к выходу.
– Зачем он это сделал? – прошептал Джейк. – Он же знал, что она разозлится.
– Он не сдержался, – ответил Олли. – Но он прав. Кэсс становится хуже с каждым днем.
Марта и Дэви вернулись. Дэви подошел к Ласточке и что-то сказал. После недолгих раздумий девушка примирительно кивнула и пожала ему руку.
Каждый спал в отдельном ряду. Джейк лежал на скамье, прижав руки к бокам. Вдоль стенок висели подушки – Марта сказала, что прихожане клали их на пол, когда молились на коленях, – и Джейк подложил одну из них под голову. Джет свернулся у его ног, и, закрыв глаза, мальчик представил, что лежит дома в постели. Ночью он проснулся и испугался прикосновения к лицу собственной холодной руки.
Еще одну ночь они провели на заброшенной конюшне на окраине поля. Сорняки и крапива доходили им до головы. Они спали валетом, тесно прижавшись друг к другу, как сельди в бочке.
Наутро Браконьер принес в капюшоне своей парки целую гору яиц.
– Они совсем свежие, – сказал он. – Пейте, и уходим. Я взял слишком много, фермер скоро заметит пропажу.
Теплые сырые яйца скользнули в желудок Джейка мягко, словно бархат.
– Теперь очередь пса, – сказал Браконьер и разбил пару яиц в подставленные Джейком ладони.
Только Кэсс отказалась от трапезы, насупившись и стиснув зубы. Ласточка крепко держала ее в руках.
– Тебе надо поесть, – повторяла она.
Девочка ерзала и вырывалась, в ее волосах торчала солома. Ласточка заставила ее открыть рот и разбила яйца. Кэсс не проронила ни звука. Но лучше бы она заплакала, подумалось Джейку.
По ночам Джейку снова и снова снилась мама. Она была рядом. Он мог видеть ее. Мог слышать. Она звала его, взъерошивала волосы или крепко прижимала к груди, пока он не начинал вырываться. Но потом он просыпался – наступала пора дежурить или кто-то кричал во сне, – и образ исчезал. Ему хотелось кричать от обиды и злости, как будто мама вырывалась из объятий, ускользала от него и он никак не мог ее удержать.
Он считал дни, каждое утро делая новую насечку на палке, которую подобрал в первый день в отряде: двенадцатый день, тринадцатый… Ботинки натерли ему ноги, и на пятках то и дело образовывались мозоли. Он стал прихрамывать, и по вечерам Марта накладывала ему пластыри. Джейку нравилось смотреть, как она работает. На вид Марте было столько же лет, что и Ласточке. Но если та, немногословная, в военных