– Что же ты, родимый, сам такой маленький, если с детства кумыс пьёшь?
– Я не маленький, – сердился он, – меня так жизнь придавила.
Вечерами дедушка Мусин молился в своей комнате. Мы с сестрой украдкой наблюдали за ним в проём двери. Постелив на пол бархатный коврик, он вставал на колени, шептал непонятные слова, «омывая» лицо руками, падал ниц. При этом его розовые пятки выскакивали из задников тапочек, и мы с сестрой смеялись.
Любила я деда Фёдора, мужа бабушки, тоже из казаков.
О нём можно сказать словами русского поэта: «Он был аристократ, гуляка и лентяй».
Высокий, стройный красавец, он болтался по жизни как неприкаянный. Его барские привычки забавляли окружающих. Садясь за большой фамильный дубовый стол, протирал салфеткой безукоризненно чистые столовые приборы. Не приведи Бог, заменить чужими! Помню и сейчас его большую серебряную ложку с тоненьким щербатым кончиком, доставшуюся от прапрадеда.
– Видишь, – говорил он мне, – сколько предков её лизали. Мой сын и внуки долизывать будут.
По вечерам любил дед Фёдор пропустить рюмочку. Баловался «невинными и полезными», как он говорил, настойками на травках. Наливая из штофчика с большим выпуклым цветастым петухом на боку, говорил:
– Чью здравицу пьём, того и чествуем.
Не торопясь, доставал из кольца салфетку, затыкал её за ворот рубашки.
– Смотри, как дед ест, – говорила бабушка. – Учись.
Я смотрела и училась.
– Что это ты, как старуха, к тарелке носом приткнулась, али не видишь ничего? – спрашивал Фёдор, не глядя в мою сторону.
Бабушка Паша, слегка ударив меня кулачком между лопатками, говорила:
– Не сутулься, не шибко жизнью задавлена. Молодая ещё к земле гнуться.
Докторов дед Фёдор не признавал, называя их шарлатанами, и лечился исключительно домашними средствами. Обожал без всякой нужды парить ноги в большом медном тазу.
Когда случалось ему болеть, бабушка добавляла туда травки, дух от которых шёл по всему дому.
Дед Фёдор был страстным охотником. Привозил подстреленных куропаток, уток и зайцев. Все ели и хвалили дичь бабушкиного приготовления, а я сидела в углу и тихо плакала, вспоминая их стеклянные, тронутые смертью глаза. Кузина, уплетая перепелов, дразнила меня «куксей».
Иногда к деду Фёдору приходили друзья и до утра играли в покер. Как-то я заболела и лежала с высокой температурой. Бабушка, умаявшись по хозяйству, спала в другой комнате. Мне захотелось пить. Я вышла на кухню, где за столом в голубом табачном дыму сидели игроки. Один из них, увидев меня с распущенными белыми волосами и в длинной до пят ночной рубашке, воскликнул:
– А вот и ангел явился! Пора нам от грехов отходить.
И, бросив карты на стол, ушёл.
Компания очень по этому поводу расстроилась, а один из игроков упрекнул:
– Видишь, что ты наделала? Он же проигрывал, потому и смылся, мерзавец!
Я чувствовала себя виноватой, но дедушка, напоив меня водой, отнёс в кроватку и, погладив по голове,