Они набросились на еду, как люди, порядком проголодавшиеся, и разговор завязался отрывистый, небрежный, как между людьми, которые чувствуют себя утомленными. Вскоре разговор коснулся беседы в клубе.
– Я никогда не слыхал, чтобы вы говорили столько глупостей, как сегодня, Лауден! – заметил между прочим хозяин дома.
– Мне показалось, что в воздухе ужасно пахло порохом, и я говорил, собственно, для того, чтобы говорить что-нибудь. При этом, однако, это были вовсе не глупости!
– Да неужели вы хотите мне сказать, что это правда? – воскликнул Хевенс. – Правда, что вы промышляли опиумом, что вы скупали погибшее судно, что вы шантажировали, и, наконец, человек этот стал вашим другом?
– Каждое слово правда!
– Вы, как я вижу, повидали виды!
– Да, это странная история, если хотите, я, пожалуй, расскажу все, как было!
Далее следует повесть о жизни Лаудена Додда, но не так, как он поведал ее своему другу, а так, как тот впоследствии записал ее.
Рассказ Лаудена
I
Изрядное коммерческое образование
Исходной точкой этой истории был характер моего бедного отца. Никогда еще не было человека лучше и прекраснее его, но и никогда не было, по-моему, более несчастливого человека – несчастливого в своих делах, в своих развлечениях, в выборе места жительства и – нечего делать, надо и об этом сказать, – в своем сыне. Свою карьеру он начал землемером, но вскоре стал землевладельцем, затем часто увлекался всевозможными спекуляциями и имел репутацию красивейшего мужчины в целом штате Маскегон[3]. Люди говорили о нем: «Додд – умная голова», но я, говоря по чести, никогда не верил в его особые способности. Ему, без сомнения, долго везло: усердие же никогда ему не изменяло. Он вел свою повседневную борьбу за приобретение денег с неизменной честностью, словно какой-то мученик. Он рано вставал, наскоро закусывал, возвращался домой весь усталый и измотанный, даже в случае удачи. Он отказывал себе во всяких развлечениях, и, казалось, его натура была чужда им, что временами даже поражало меня. Он вкладывал всю свою удивительную добросовестность и бескорыстие в такие дела и предприятия, которые по своей сути мало чем отличались от грабежа на большой дороге.
Временами я все это видел и понимал, но не говорил ему из боязни разочаровать и огорчить; к тому же сам решительно ничем, кроме искусства, не интересовался и не буду никогда интересоваться. Я того мнения, что главная цель человека – подарить миру какое-нибудь произведение высшей красоты, самому понимать и чувствовать во всем эту вечную красоту и при этом по возможности жить припеваючи. Об этом последнем я, конечно, не упоминал никогда при отце,