Но здесь зима – одно название: страшный ливень даже не освежил раскаленной атмосферы, и резкий ветер с моря не оживил истомленных жарою жителей Тайоа.
На самом краю города, в саду своей резиденции за Тюремным Холмом комендант распоряжался какими-то изменениями и улучшениями в цветнике. Так как садовники все до одного были каторжниками, то им ничего более не оставалось, как продолжать беспрекословно работать, несмотря на нестерпимый зной и на то, что все остальные жители города в это время спали или просто отдыхали в тени. Спала туземная царица Васкэху в своем причудливо-красивом дворце под сенью развесистых пальм, дремал таитянский миссионер в своей украшенной флагом официальной резиденции, смежили веки торговцы и купцы в своих опустевших лавках; и даже буфетчик в клубе склонил голову на уставленную бутылками стойку под закрепленной на стене большой картой обоих полушарий и морскими картами. На всем протяжении единственной улицы, тянувшейся вдоль берега, с заманчивою тенью пальм, зелеными кустами и кустиками садов, дощатые дома которой все как один были обращены фасадом к морю, вы не встретили бы в эту пору ни одного живого существа. Только на самом краю старой полуразвалившейся дамбы, которая когда-то, в благословенные дни американского возмущения, предназначалась для того, чтобы трещать и завывать под тяжестью хлопковых тюков, сидел на куче мусора человек – знаменитый татуированный белый человек, живая достопримечательность Тайоа.
Широко раскрытые глаза его были устремлены вдаль. Перед ним, постепенно понижаясь, тянулись горы, переходя в скалы и рифы у входа в залив. Вокруг островков, на которых приютились сторожевые посты, пенясь, бурлил прибой, на лазоревом фоне узкой полосы горизонта вырисовывалась вдали, точно призрак, высоко вздымая к небесам свою острую, как шпиль, вершину, гора Уайу. Но человек не видел всей этой знакомой картины – нечто среднее между бдением и дремотой овладело им. В памяти его восставали беспорядочными отрывками картины прошлого: белые и темные лица, капитаны и товарищи, некогда служившие с ним на одном судне, давние плавания, забытые ландшафты, странные звуки, барабанный бой, сзывавший на людоедский пир. Может быть, вспомнилась ему и та принцесса, ради любви которой он отдал свою кожу в руки татуировщика. И вот теперь сидит он на куче мусора около сваи в гавани Тайоа, являя собой престранную фигуру европейца. Временами врываются в его воспоминания и другие картины более дальнего прошлого, воспоминания детства теснятся перед его мысленным взором, осаждая его разум и дразня родными звуками и напевами: звон соборного колокола в далекой милой Англии, и песня над рекой, и туман над равниной… Далекий родной туман, полный заманчивых, сказочных видений.
Вода в заливе очень глубока не только при входе, но и вплоть до самого берега: любое