– Признаться, я об этом не задумывался и не знаю ответа на этот вопрос. Наверняка какой-то выдающийся судья из столицы.
– Да, наверняка… – уклончиво пробормотал Энс. – А не слишком ли ответственное задание для человека, чьего имени вы даже не знаете? В смысле ваша должность подразумевает, что знаете вы очень много, но как это так ускользнуло из вашего внимания?
– Будем считать, что вы меня заинтриговали. Вы сами знаете ответ на свой вопрос?
– Представьте, что у Фелензии есть личный судья, который стоит выше привычной вам системы. Безмерно талантливый, а потому решающий… особые вопросы.
– Минуя меня? – недоверчиво поинтересовался скриптор.
– Настолько особые вопросы, что им не стоит оставлять след на бумаге, а лучше бы и в истории.
– И вы хотите сказать, что он… – начал Биларгий, но Энс его грубо перебил:
– Наш первый рассказчик!
С этими словами он указал на здание, к которому они подошли. Массивное, высокое, полное грубых углов и лишенное каких-либо украшений, – строгость и невзрачность этой постройки настолько преобладали в ее архитектуре, что, наоборот, даже выделяло здание среди остальных. В подтверждение безумных слов Энса над входом висело уже пожухшее и местами порванное знамя характерного серого цвета с отчетливо виднеющимся общепринятым символом судейства Фелензии – скованными терновой ветвью крыльями. Даже маленький шанс на правдивость его слов нагонял на Биларгия тревогу. Он понимал серьезность своей миссии, но для королевского скриптора и не существовало неважных дел – и текущее он не выделял среди остальных. До этого момента.
От размышлений его оторвал звук открывающейся двери. Энс дождался его внимания, после сделал приглашающий жест рукой. Внутри они сразу же оказались в просторном слабоосвещенном зале. Большую его часть занимали скамьи, обращенные к дальней части зала, где на некотором возвышении находился большой тяжелый стол, за которым высилась статуя Фелензии. Помещение больше походило на зал собора, нежели здания суда, впрочем, судейство Фелензии тоже во многом скорее религиозный обряд, чем бюрократический. Здесь было предсказуемо безлюдно, за исключением одинокого человека, сидящего за столом перед статуей. Пожилой мужчина был одет в скромную серую мантию, лишенную хоть каких-либо украшений; ее фасон подчеркивал внешнюю и внутреннюю строгость обладателя. Он был обложен кипами бумаг, внимательно вчитываясь в содержимое то одного листа, то другого, будто в судейском храме кипела жизнь и он завален работой.
– Господин судья, у нас гости из столицы, – окликнул его Энс, проходя мимо скамеек.
Добравшись до первого ряда, прямо перед столом,