Не получилось у неё вырваться из старых обычаев закостенелого бытия. Положено женщине сидеть дома и всё тут, хоть у крестьян, хоть у дворян, хоть у царей. А ей хотелось править, править страной. Были же в стародавние времена в греческой земле в Царьграде царицы, что правили единолично. Её идеал царица Пульхерия, что была регентшей при младшем брате и почитали её как государыню, величали августой. И она, Софья, могла бы быть регентшей при братьях Иване и Петре. Со старшим братом Федей, Фёдором Алексеевичем, они жили, душа в душу, понимали друг друга с полуслова. Продолжили все начинания и батюшки своего и деда Михаила Фёдоровича. Умно делал Феденька, постепенно не спеша Русь входила в семью европейских народов, не руша своих обычаев и природы своей. Поляки считают себя европейцами, да не ходят в голландском да французском платье, и никто их не корит за то, не смеётся. Чем же русские-то хуже? Зачем же брат Петруша хомут западный на русских людей надел? Зачем русских назвал недоумками, потому что на немцев непохожи?
Не дал Господь воплотиться замыслам брата Фёдора (царство ему Небесное), великие дела задуманы были, да не хватило жизни Федюше. Решила она продолжить дело брата, да воспротивились бояре московские: дескать, нельзя бабе на царство. Что же делать, если душу и ум государя вложил Господь в женское тело? Правила бы она и не хуже мужчин.
Хитростью и подлостью вырвали власть из рук Софьи советники молодого царя Петра, и хапать стали руками загребущими должности, доходные чины да награды не по заслугам. Полезли во власть, прикрываясь именем Петра, родственники матери его Нарышкины, да проходимцы всякие как русские, так и немецкие, карманы набивают за счёт казны, за счёт народа русского. Алексашка Меншиков первый тать и казнокрад. Как волки ненасытные рвут народ русский, а не согласных кнутами исполосуют да в Сибирь сошлют.
Антихристом, пришедшем на землю, кличет народ царя, братца младшего и поделом: только ворог свирепый мог так терзать многострадальный народ свой, ввергнуть его в ярмо иноземное. И уходили люди русские, крестясь, кто на окраины государства, а кто и в Царствие Небесное.
Скрипнула дверь в келье, и вошёл, согнувшись, длинный и нескладный младший брат царевны Софьи.
Пётр снял шляпу, стряхнул снег, поклонился учтиво.
– Вот ехал мимо, сестрица, решил заехать.
Софья не переменила ни вида, ни положения своего, продолжая расчёсывать волосы.
– Не помириться ли нам, сестрица. Может, что сделал не правое и зело́ обидное к тебе, за то прощения прошу. В поход ухожу, могу и не вернуться. Прости, Христа ради.
– Бог простит, – не оборачиваясь, ответила Софья.
– Повинилась бы ты, сестрица, передо мной и перед ближними моими в неправоте своей и правили бы вместе страной. А то вот ухожу, а престол оставить не на кого. Простим друг друга, Софья.
– То излишне всё, Пётр Алексеевич. Как ты правишь, я так править не хочу. Ты отдаёшь на поругание иностранцам и выскочкам всяким землю нашу. И только единый праведный суд Божий рассудит нас: кто прав, а кто виноват. Через тридцать лет али через триста, а восторжествует