Затравленно молчавшие женщины, вдруг похватали ребятишек, вылетели из сарая, кто через дверь, кто через лаз, и, бросившись наутёк, рассыпались по тёмному лесу.
Глава 10. Схованки
Крышка погреба приоткрылась, пропустив внутрь полоску тусклого света.
– Вылезай, Наталья! Убрались ироды, чуть ноги волочили, штаны не застёгнуты… Тьфу, пьянь фашистская! Завтра и не вспомнят, что натворили. Но всё равно уходить вам надо.
Далеко за полночь беженцы, крадучись, вернулись к сараюшке, собрали брошенные вещи, а Тосю, которая ещё не приходила в сознание, перенесли в хату к Дарье Тихоновне, чтобы спрятала, выходила. Бабы причитали шёпотом, до слёз жалея девочку и уже мало надеясь, что останется в живых.
Несчастная Кондратьевна молчала, не зная, куда деться, как спрятаться от унизительного позора, хотя беженцы и сами отводили глаза, переполненные болью и состраданием.
Пока Прасковья Макаровна с детьми управлялась в сеннике, Сепачёв вскинул на плечи невесткин мешок с вещами, взял на руки Ларису. Наталья, поторапливая Ефросинью Фёдоровну, ковылявшую следом за сыном, несла Галинку. Добравшись до места, Василий Семёнович беспокойно оглянулся по сторонам:
– Ничего не понимаю, здесь телегу оставил. Заблудил что ли? Погодьте, я поищу.
Вернулся сумрачный. Ни коня, ни телеги.
– Упёрли! Поди, зеленковцы-бандиты, ёлки зелёные! Тоже по лесам… Ни вашим, ни нашим!
– А Божачка ж ты мой! А там жа смяротны хатулёк быў! А што ж мне цяпер рабіць? – забедовала Ефросинья Фёдоровна, всплеснула руками, заплакала.
Сепачёв в сердцах чертыхнулся, но тут же, успокаивая, обнял мать, неловко пошутил:
– Видать тем, кто коня увёл, смертное быстрее понадобилось. А ты ещё успеешь новое приготовить, – и, помолчав, твёрдо добавил, словно бы не тёщу, а себя утешал: – Эта беда ещё не беда!
Устроились в глухом лесу, на краю болота, вдали от дорог и тропинок. Сразу принялись копать траншею для землянки. Выбрали высокое место. Наломали хвойных веток, устелили дно толстым слоем. Сверху накрыли срубленными ёлками. На первое время защита от ветра и дождя получилась сносная. Натаскали сухостоя для костра, без него ни сварить, ни обсушиться, ни согреться.
«Так и Трофим мой, так и Алексей», – неожиданно вспомнила Наталья брата. Как он пешком из Шостки, где до войны на строителя учился, до Езерища добрался. Но когда в хату вошёл, чуть узнала: грязный, оборванный, вши на волосах гроздьями висят. «Горечко моё!», – заголосила в отчаянии. Управы на Алёшку никогда не было. Шуми, не шуми – хоть бы хны ему! То вместо школы на озеро с удочкой, то с другом поездом в Ленинград сбежит, то в Городок, то в Витебск. А в сорок втором