Но тут и случился скандал. Мама «неожиданно» узнала, что я не на юридический в Универ подал документы, и тайно от меня, а вернее, просто не принимая в расчёт возможность существования у меня вообще какого-то бы ни было мнения, забрала мои документы и перенесла их в Универ, даже договорившись там, чтобы сданный мной экзамен был зачтен как вступительный.
Я уже говорил, что я исключительно уравновешенный и мирный человек, тем более с родителями, но здесь я не выдержал.
– Я не стану учиться на какого-то там юриста, мама! – твёрдо заявил я, вернувшись из Лётного, когда выяснил, что мой экзаменационный лист аннулирован и меня не допускают к дальнейшим вступительным экзаменам. – Я хочу летать и буду.
– Ромик, это блажь, детство, – снисходительно усмехнувшись, сказала мама.
Отец, войдя в комнату, остановился на пороге с вопросительным выражением на лице.
– Кто тут повышает голос?
– Ромаша решил Гагариным стать, дурачок, – усмехнулась мама, обернувшись от плиты, где грелись приготовленные нашей домработницей Аллой Ивановной тефтели.
– Что за детский сад, Ром? Ну, какие сейчас лётчики? Ты что, романтических книжек перечитал? Или влюбился и хочешь перед какой-то дурочкой необычно выглядеть? Поверь мне, девчонок у тебя будет не то что вагон, а сорок вагонов, и ради любой из них ломать свою жизнь не стоит.
Они не только не поняли и не приняли мой, как я считал, достойный выбор, но и посмеялись надо мной. Я бы понял их небрежение, если бы я неожиданно в артисты подался, никаких данных у меня для этого не было, но не только не воспринимать всерьёз, это я бы ещё перенёс, но мешать мне сделать то, что я давно решил, это было чересчур даже для них.
– Почему вы не уважаете меня? – спросил я, посмотрев на них.
И что вы думаете? Они просто рассмеялись, переглянувшись, то есть в их понимании этого даже и не предполагалось. Мне стало так обидно, я был самым беспроблемным ребёнком, о котором можно только мечтать, я никогда не болел, я отлично учился и вёл себя в школе, мною можно было гордиться и козырять перед друзьями, у которых были не такие прекрасные дети, и теперь, когда я, впервые в жизни проявил свою волю, её не только не приняли или стали противодействовать, её просто не заметили. Точнее его, этого проявления. Будто это не просто неважно, или несерьёзно, а словно этого не существует.
Вот это и взорвало меня. Вначале обнаружившееся лицемерие, а теперь полное пренебрежение мной. Словно я предмет в квартире, который можно переставлять, как вздумается. И я подумал тогда, а что я для них? И любили ли они меня когда-нибудь, как люблю их я? Я думал, они станут гордиться моим выбором, моей самостоятельностью, и тем, что я самостоятельно поступил в такой престижный ВУЗ, но оказалось, что и гордиться они рассчитывали только, как рисовали себе, или вообще не думали об этом. Да и не гордились вовсе, есть сын и есть, при случае пристроим его в адвокатуру или в ту же мэрию,