Откуда их права и какой их суд? Отчасти уже в тех сведениях, которые мы имели в виду до сих пор, но главным образом в последующих добавках Правды, – ясно, что были люди, для которых князь заменял необходимый в развитии права и свободы орган, т. е. общину. Князь жалует церковь, князь же жалует своих слуг. Древнейшая Правда, вне всякого сомнения, заключает в себе, кроме закона отцов и дедов, еще элемент, на который отчасти указывает оставленное нами на первый раз без внимания показание новгородского летописца, под 1016 годом. Правда Русская оттеняется в старой письменности характером устава, носящего в своей основе волю известного лица, великого князя Ярослава. Где ж можно наблюсти в самом акте этот след личной воли? Думаем, что не столько в положении о мести, ибо трудно доказать, что до Ярослава месть шире прилагалась, чем это видно в 1-й статье; думаем тоже, что и не в цифрах штрафов, ибо всего вероятнее, что цифры штрафов определились практикой. Тогда в чем же? Мы думаем скорее всего, что в этом перечислении людей, которые могут себя мстить, в той в высшей степени важной черте именно Ярославовой Правды, что она говорит не об огнищанине, княжом тиуне, конюхе и прочее, а о
свободном муже вообще. К этой отвлеченной точке зрения на право не может прийти мир, знающий только своих членов. Право, созданное общиной и ею охраняемое, – расширяется на всякого свободного мужа, хотя бы он и не принадлежал к общине. Те же нормы и тот же суд для слуги князя, как и для члена общины. Мы увидим позже, что князь уставит для своего старшего слуги 80 гривен виры, после того как совершится убийство этого слуги. В этом событии много характеризующего время. За нарушением права определяется мера наказания. Закон и суд не различены, как мы их различаем. Если убит член общины, – его мстят или берут окуп его ближайшие. Мера права и способ защиты определяется тем, что он член общины. Ровно те же явления при защите княжего слуги. Князь ценит убийство после того, как оно совершено, и сделанная им оценка своего слуги, так же как прежде оценка, которую установляла община для своего члена, становится нормой. Взгляд на право не князья создают, а находят его существующим. Как творился суд до Ярослава, так он творится и при нем, но князь расширяет право на всех свободных, в каком бы они отношении ни стояли к общине. В этом заключается то, что хочет выразить летописец, говоря, что Русская Правда дана была князем Ярославом, что она есть его устав. Но летописец говорит кроме того, что Правда была дана Ярославом Новгороду. Насколько же это справедливо? Вопрос тем более затруднен, чем в менее чистом виде мы имеем подлежащий разбору акт. Все списки короткой редакции находятся в древнейшей Новгородской (По Татищ. – один в Ростовской) летописи, но во всех есть дополнительные положения детей Ярослава, из которых видно, что Ярославова Правда, или, по крайней мере, многие положения Ярославовой Правды вовсе не ограничивались одним Новгородом. Акт, в котором бы не было никакой последующей примеси, был бы для нас гораздо удобнее. Но, вникая в отношение обеих частей краткой редакции,
