Казалось, в этих условиях думное боярство, замкнувшись и обособившись в границах своего класса, должно было всячески препятствовать появлению в Думе «худородных» элементов из других слоев служилого класса и взять в свои руки наиболее важные направления деятельности государства, прежде всего законодательство.
Однако этого не произошло; уже в XVI в. в составе Думы появляются многочисленные представители, проигрывающие потомкам Рюриковичей в знатности, но выигрывающие в активности, целеустремленности и в желании достичь более высокого положения в иерархии власти.[351] Таким образом, если раньше критерием приглашения в Думу была родословная, то теперь – заслуги, личные и деловые качества. Особенно заметной в делопроизводственной деятельности Боярской думы была роль думных дьяков, некоторые из которых становились ближними думцами.[352] Такая стратегия царя превращала Боярскую думу в орган, укрепляющий монархию, что, собственно, и произошло после введения в ее состав думного дворянства и усиления роли думных дьяков.[353] Таким образом, Дума только по названию оставалась боярской. Особенно поразительно было повышение роли дьяков, т. е. «писарей». Однако, опираясь на верхушку дьячества, царь мог чувствовать себя относительно независимым во взаимоотношениях с различными группировками аристократии,[354] тем более что старое родовитое боярство так и не смогло облечь свои притязания в политические формы.[355] Подобный вывод можно делать после прочтения работ видных представителей строго боярства: Василия Патрикеева (Косого), в иночестве Вассиана, и Андрея Курбского.
Таким образом, московский государственный порядок хоть и строился боярами, но без учета их интересов. Боярство XVI в. было аристократией, по образному выражению В. О. Ключевского, без вкуса к власти, без умения или охоты влиять на общество, знатью, которую больше занимали взаимные счеты и ссоры между собой, чем отношения к государю и народу. Ее литературным представителям лучше удавались политические пророчества, чем политические планы.[356] Здесь, видимо, необходимо сделать небольшое отступление и рассказать о том, что те или иные поползновения на единодержавную власть имели определенную опору в обществе.
Действительно, на рубеже XV–XVI вв. в городских кругах и в среде сельского духовенства возникает и развивается идея самоценности человека. Именно такую постановку вопроса мы можем увидеть в «Лаодикийском послании» Федора Курицына, руководителя кружка московских еретиков, в число которых входила даже сноха Ивана III.[357] В этом произведении