Беременная кошка на половике жалобно вякнула ему во след:
– Й-я-а-а?
Марат задрал голову:
– А что ты, ж-ж-животное? Ж-жди. Потомства. Я же жду? И ты жди. Разродов. Прощай!
В коридоре квартире затаившийся юноша в простыне чавкал с полным ртом.
– Дай ему, Золя. Выпить, – высказался он, наконец. – Больной. Что взять?
Старуха Изольда, в молодом обличье спящей красавицы, выдержанно, спокойно, безо всяких эмоций, словно окончательно проснувшись, сказала:
– Уйди. Ляг. Прошу. Мальчик. Мой.
Юноша прожевал.
– У тебя газом пахнет, – вздохнул он. – И тараканы. Повсюду.
Друг
Под утро горловины питерских дворов взбила пена молочного рассвета. Марат отчаянно колотился в другую дверь, последнюю как надежда. Прогремели ключи в старом замке. Босой, трясущийся от холода Марат осветился тихой радостью.
– Ч-ч-е-е-е-р-рвонец… д-два… з-за б-ботинки, – жалобно простонал он. – Т-такси. Там. В-вниз-з-зу.
Худой, болезненный человек неопределённого возраста, Кирпичиков Прокопий Прокопьевич, типичный персонаж писателя Достоевского, всклоченный со сна, в потёртом драповом пальто, накинутом на голые плечи, отступил в коридор квартиры.
– Проходите, проходите, Марат, вы ж-же озябли! Нельзя же так не беречь себя! – воскликнул он, с бесконечным состраданием истинного интеллигента. Его тоже трясло, но скорее от недомогания и легко растрясаемых нервов. – Т-такси, у п-парадного?
Марат кивнул из последних сил, но потом помотал отрицательно головой. Вымученная улыбка некоторого облегчения перекосила его лицо.
– У ч-чёрного! – уточнил он.
В старинных домах Петербурга по-прежнему были настежь открыты на разные случаи жизни «чёрный» и парадные входы в подъезд. Приход выпившего, грязного, жалкого Марата был как раз тот самый «чёрный» случай.
В безжизненном нагромождении каменных изваяний вечного города нашлась единственная всепрощающая душа. Она поняла и простила свинское состояние мелкого, ничтожного типа, даже не спросив, почему, собственно, молодой ещё человек, не лишённый неких творческих способностей, нажрался, простите, в эту ночь, как скотина, и не соображает, куда приткнуть свою тощую задницу и дрожащую душонку.
– Д-да. У-ч-чёрного, – подтвердил Марат. – М-меня, каж-жется, ув-волили. От… везде.
В пальто, под которым белели солдатские кальсоны с тесемками, Кирпичиков выскользнул из чёрной пещеры подъезда во двор, тут же промочил в луже тапочки.
– Ах, беда, беда! – тихо возмутился он.
Долго препирался у открытой дверцы такси, выкупая у водителя