Отец же дома был гостем редким. Если и появлялся после очередной отсидки, то только для того, чтобы пьянствовать, склочничать с соседями и мутить что-то таинственное с корешами. В результате этих их тайных сходок чаще всего являлся очередной наряд милиции. Отца грузили в «уазик», и братья Ибрагимовы спокойно жили под присмотром бабки до следующих кратковременных гастролей отца на воле.
И как-то само собой естественно получилось, что Марат во всем старался ориентироваться на старшего брата. Руслан умел все на свете и всему мог научить – плавать, удить рыбу, выбираться из леса, отбиваться от врагов и уходить от погони, если нападавших было слишком много. Руслан объяснял, что хорошо, а что плохо, и Марат верил ему беспрекословно. Преподавал ему своеобразный кодекс чести пацанов из бандитского района – бить первым, за своих стоять до последнего, но того, кто слабее, трогать – западло.
Марат привык во всем всегда следовать за братом. Руслан поступал в спортивную секцию – и Марат шел в секцию за ним, Руслан покупал где-то на сэкономленные деньги раздолбанный мотоцикл – и Марат часами вместе с ним ковырялся в пахнущем смазкой двигателе, Руслан после школы поступил в медучилище, и Марат не стал даже задумываться, какую выбрать специальность.
И вот теперь Руслан завершил учебу, вместе с ней окончилась и отсрочка, – и брат получил повестку в армию. А Марат оставался дома. Чертовы семнадцать лет, ни то ни се. Он еще слабо себе представлял, что с завтрашнего дня Руслана не будет рядом. Как все это будет, ему даже думать не хотелось, только грудь сдавливала какая-то тяжесть, скребущая, щекочущая где-то под лопаткой тоска.
Во дворе загремела Nirvana – слов Марат не разбирал, в английском он дальше, чем «This is a table[1]», за годы учебы в школе так и не продвинулся, но по интонации понимал, что Курт Кобейн поет о чем-то таком же тоскливом и безнадежном, как эта тяжесть, давившая на его ребра все последнее время, со дня получения Русом повестки.
Тряхнув головой, Марат снова посмотрел на котенка:
– Как тебя назвать-то, а, зверятинка? Может, Курт? – Он коротко рассмеялся и потер царапины, оставленные на руке кошачьими когтями.
Котенок, словно одобряя новое имя, дернул ушастой башкой и повел усами.
– Нравится? Ну, значит, будешь Курт.
Кто-то забарабанил в окно комнаты снаружи, крикнул:
– Маратище, выходи, там твои дружбаны пришли.
И Марат, в последний раз почесав котенка за ухом, вышел из комнаты.
В кухне дядя Коля увещевал бабку:
– Ну чего ты ревешь, старая? Два года быстро пролетят, соскучиться не успеешь. Зато вернется настоящим мужиком.
– То-то