– П-пстра-раюсь, – выдавил Миха.
И все-таки не блеванул.
Глава 3
Маску вернули на прежнее место. Она не подавала признаков жизни, но маг глядел хмуро, явно надеясь, что Верховный примет иное решение.
И наверное, он был прав.
Маску стоило бы расплавить. Или разрубить на куски, а затем расплавить. Отлить из проклятого золота монеты.
Спрятать.
Как в той детской сказке про заговоренный клад, который никому не несет добра. Но Верховный не посмел. В ту ночь, когда небо исторгло звезды, а он все-таки не умер, хотя должен был бы, он долго сидел на вершине пирамиды, ожидая, когда боги явят волю свою.
Но боги молчали, вновь притворяясь каменными истуканами.
Молчал и маг.
Кажется, в какой-то момент он вовсе уснул, от усталости ли, по иной ли причине, главное, что тело его вдруг обмякло, голова легла на плечо, а из приоткрытого рта потекла слюна. Вид у мага был беспомощный и отвратительный. Тогда-то и мелькнула мысль, что можно все исправить.
Надо лишь коснуться маски.
Попросить прощения.
Надеть на мага. Он сильный. И силы этой хватит, чтобы вернуть маску к жизни.
– Нет, – сказал ей Верховный и понял, что должен делать. Скупо отметил, что воскрешение не прибавило ему ни сил, ни здоровья, даже та, золотая некогда рука, не стала прежней. И теперь покрывало её не золото, но темная корка иссохшей крови. Но боль помогала.
Она дала силы подняться.
И подойти к алтарю. Заглянуть в золотое лицо. Накрыть его куском ткани. И сказать:
– Прости нас, если сможешь.
Тогда-то он и принял решение. Быть может, ошибочное, о котором Верховный пожалеет, но иное было противно его душе и разуму.
Маску он нес сам.
Вниз.
И мага оставил на третьем уровне, хотя тот и был недоволен.
– Вам отдыхать надо, – сказал он, не скрывая раздражения. – Если вы живы, это еще не значит, что надолго.
– Это нужно богам. И жить я буду столько, сколько они сочтут необходимым, – Верховный все же поклонился. Искренне. – Благодарю.
– За что?
– За помощь.
– Тогда и я вас, – маг ответил поклоном на поклон. Почтительности в нем по-прежнему не было. Зато теперь Верховному показалось, что он стал понимать этих людей чуть лучше.
И Маску он вернул.
Повесил на прежнее место.
Отступил.
– Ты слышишь меня, – сказал, совершенно уверенный, что та слышит. И эхо гнева заставило его попятится. Ярость золота обжигала. – Прости.
В его прощении не нуждались.
В нем самом не нуждались.
И показалось, что еще немного и эта ярость, гнев того, кто никогда – и Верховный в этом не сомневался – не был человеком, сметут его. Но нет. Он выдержал. Только руку обожгло болью, напоминанием об ошибке. И Верховный не сумел сдержать стона.
– Мы выясним, что ты такое, – сказал он, отступая к двери. – И тогда я вернусь.
Поздно.
Будет поздно.
Гнев накатывал волнами, а с ним