– И будет торт?
– Будет.
– И Никиту позовем?
Фролов наклонился к сыну, чтобы помочь завязать шнурки на ботинках, и осторожно ответил:
– И Никиту, и Валеру, и Витю тоже.
– А Наташку?
– Какую Наташку?
– Наташку из нашей группы, – сбивчиво объяснил Ваня и порозовел.
У Фролова в груди что-то екнуло. Он завязал сыну шнурки и принялся подпоясывать на нем серый кроличий полушубок.
– Эта Наташка тебе нравится?
– Ну… да… Знаешь, у нее волосы красивые, очень длинные. И она дает мне конфеты, – задумавшись, Ваня предположил: – Наверное, она меня тоже любит, а то бы не давала.
– Само собой, – согласился Фролов и взял сына за руку.
Ванька приосанился. Всю дорогу он напевал что-то себе под нос, обрадованный и обнадеженный: Наташка обязательно придет. У Фролова жгло глаза. Он так и не понял, что это – счастье или печаль. Казалось удивительным, что мальчик не знает, какое проклятье над ним нависало, какая мука, какая кара за неведомые грехи; все это только что лопнуло, как мыльный пузырь, и радость даже отметить было не с кем.
Фролов сказал себе: видишь, не все так плохо. Пусть ты с гнильцой, но хотя бы сын у тебя нормальный. У мальчика будет счастливая семья, хорошая работа. Он вырастет лучшим человеком, чем ты. Станет сосудом для всего, к чему ты не подходишь. Теперь главное – оградить Ваню от того, что могло бы сбить с пути.
В итоге Фролов выбросил письмо матери, не рассказав о нем ни сыну, ни жене.
Мать умерла через полгода. Уведомление от сестры пришло по почте уже после похорон. Узнав о смерти матери, Фролов не испытал ни горя, ни радости. Горевать было не по чему: материнская любовь, и без того хрупкая и переменчивая, была потеряна давным-давно. Смерть ничего не прибавляла и не убавляла.
Через три месяца, когда Шурик в очередной раз завел речь о Ленинграде, Фролов неосторожно обмолвился, что мать умерла. Шурик немедленно заявил, что нужно нагрянуть в Ленинград и заявить права на квартиру. Разве это дело: Фролов с женой и сыном ютятся в комнате у черта на рогах, в то время как его родная сестра в одиночку распоряжается отличной двухкомнатной квартирой в центре Ленинграда.
Узнав об идеях Шурика, Лена сурово сообщила, что это подлость и низость. Думать надо было раньше. Стоило прописаться в ленинградской квартире еще при жизни матери, заручившись ее согласием, а нынешние нападки на сестру – немыслимое свинство.
– И в конце-то концов, нам скоро дадут свое жилье. Нам не нужно отбирать чужое. Егорову так и передай.
У Фролова не было твердого мнения насчет этой квартиры. С одной стороны, когда-то он мечтал вернуться в Ленинград, и квартира, безусловно, была бы нелишней. С другой стороны, ему претила мысль воевать с сестрой. Катька бы сказала: братец, а где ж ты был все эти годы? Почему не общался с матерью, почему не приезжал?
Особенно