Марина вытирала слёзы. Официант, которого она попросила принести бокал домашнего вина, ничего не сказал по поводу того, что она плакала, просто выполнил заказ. Привык, наверное, что в его заведеньице, теперь уже, можно и так сказать, прифронтовом заведеньице, чаще плачут, нежели чем смеются.
Как издёвка висела на стене картина с видами центральных площадей Киева.
– Девушка, добрый вечер. Можно вам присоединиться? – спросил Марину незнакомец. Девушка немного испугалась: не заметила она, как этот молодой человек подошёл. Будто бы из под земли, словно deux ex machina, явился тот. Незнакомец был в пальто поверх водолазки, в полутёмных очках, немного небритый, худой и долговязый, пружинистый в жестах. Он походил на типичного неврастеника, но в то же время голос был его абсолютно спокоен, а мимика была расслаблено-доброжелательной.
Марина сдавленно кивнула, и лишь потом подумала, что этот её ответ, возможно, начало пути в никуда. Но что-то непонятное, может быть, подсознательное безразличие ко всему происходящему ввиду отчаянья, успокаивало её с одной стороны, а с другой – располагало к неизвестному собеседнику.
Незнакомец присел рядом с Мариной, одновременно заказав официанту принести то же, что и девушке.
– Девушка, что ж вы плачете! У вас такой маникюр красивый, а вы плачете.
Марина усмехнулась и невольно поглядела на свои вишнёвого цвета ногти. Последняя слеза упала со звоном в бокал как последний сбитый в войну самолёт. Молодые люди представились друг другу, но Марина что-то не запомнила, как незнакомца звали: и имя своё он назвал нечётко, и в голове у девушки гудело после того, как она плакала.
– Вы извините меня, пожалуйста, мне нужно привести себя в порядок, – сказала Марина незнакомцу, – Вы посмотрите пока что за моими вещами, ладно?
– Пожалуйста, пожалуйста.
Девушка ушла в уборную. Не подумала она, что незнакомец и сумки похитить может, или, что ещё хуже, чего-нибудь Марине в бокал подсыпать. Марина поправила макияж. В действиях её была какая-то сплошная безрассудность – словно в олицетворение