Фольгер блефовал: вряд ли он мог достичь какого-либо соглашения с одним из главарей Новокузнецкой. Разве что устроить стрельбу с фатальным для себя исходом… или держать пари. Басмач был исключительно азартен.
– Договоришься, как же, – усмехнулась Ева. – Его ребята тебя на ремни порежут. И хоть ты конченая сволочь, я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Уходи, Филя, и больше никогда не появляйся мне на глаза. Слышишь, никогда.
– Я никуда не уйду, – сказал Фольгер, натягивая штаны, – и ты это знаешь. Умирать – значит, умирать. Уж пару-тройку ублюдков я точно унесу с собой в могилу. Ты пойми, Рейх – самое безопасное место для тебя. Кем бы ни был твой брат, в обиду он тебя не даст. А здесь ты в привилегированном положении потому, что Басмач – самодур, и у него настроение хорошее. Завтра он тебя проиграет в карты каким-нибудь ханурикам, и кинут тебя на толпу. И пикнуть не посмеешь, а пикнешь, еще и зубов лишишься. А без зубов десять маслят – это красная цена. И через год превратишься ты в потрепанную, никому не нужную тряпку и будешь отдаваться за три пистолетных патрона. Тебе это надо?
– Я в Рейх не вернусь, – твердо произнесла Ева. – Там живут или отморозки, или идиоты, или и то и другое сразу. От силы пара нормальных на три станции найдется.
– Нет, майне мэдхен, нет, – сказал Фольгер, зашнуровывая берцы, – здесь тебе тоже оставаться нельзя…
– Я устала, – глаза девушки почти мгновенно увлажнились, по щеке потекла слеза, – от всей этой показухи, от лжи. Я будто на одном месте топчусь. Сколько лет мы прячемся в норах? И в кого превратились. Нет людей больше. Кругом какие-то трусливые, озлобленные крысы, а не люди…
Феликс не любил смотреть на плачущую Еву. В такие моменты ему очень хотелось прижать ее к себе, успокоить, прошептать, что все будет хорошо, все будет, как она захочет. Но Фольгер всегда сдерживался, ибо знал, что если он так поступит, то проиграет. Да и вообще, она была той еще актрисой. Как бы не попасться на обманку.
– Знаешь, Филя, – сказала Ева, вытирая слезы, – я тебе расскажу, когда в последний раз видела настоящих людей, а не безымянок. Мне было пять лет. Незадолго до атаки на Москву началась паника, многие рванули в метро. В этой суматохе так получилось, что я потерялась. С тех пор своих родителей я не видела. Какой-то мужчина подобрал меня и побежал в подземку. Я не помню, что это была за станция, и лицо своего спасителя я давно забыла. Помню только, что от него разило одеколоном и потом. И вообще, первые дни, недели, месяцы новой жизни для меня сплошной провал. Но вот один эпизод мне врезался в память.
Случилось это, наверное, через несколько суток после катастрофы. Людей в метро тогда было много. Очень много. Большинство надеялось на лучшее, и никто не думал, что мы здесь останемся навсегда. Меня подкармливала незнакомая тетя, к которой я начала потихоньку привыкать. Тогда еще скотство не стало нормой. Но не в этом дело. Однажды мы сидели с ней у колонны, а рядом с нами сидел мужчина. Такой