вида мужиком, поспешно сворачивали с тропинки в сторону, в какие-то бурьяны, лебеду, репейники… Просто он любил вечерний город, любил после рейса неторопливо пройтись по улице, когда мало уже людей и транспорта. Времени это занимало немного – он даже успевал принять душ до одиннадцати часов (известное в их микрорайоне «время икс», когда в старых домах отключают горячую воду). Но если очень уставал (как, например, сегодня), то шел пустырями, напрямую, – приятная вечерняя прогулка откладывалась: быстрее домой, под душ, потом чего-нибудь проглотить (Валерка молодец: к возвращению родителей всегда ужин на столе, и готовит сынишка хорошо!) – и спать, спа-а-ать… Впрочем, сократить дорогу следовало бы в любом случае: надвигалась гроза, подул сырой ветер, черная туча заволокла небо, стало темно, время от времени глухо ворчал гром, упали первые капли дождя. Вдруг сверкнуло почти над головой, и при свете молнии машинист увидел метрах в пятидесяти впереди невысокую девочку. Она брела медленно-медленно, словно не замечая ничего вокруг. Вся ее фигурка выражала полную обреченность, как у человека, которому некуда и незачем идти. Виктор Алексеевич мысленно подосадовал на неосмотрительность маленькой незнакомки – каким бы плохим ни было настроение, не стоит в столь позднее время забираться в безлюдные места, где, в случае чего, и помощи ждать неоткуда. Мгновенно проснулось чисто отцовское желание отругать девчонку за эту неосмотрительность, довести до «цивилизации» в виде крайних домов, может быть, проводить до остановки… Мужчина прибавил шагу, и когда он почти догнал девчушку, она вдруг свернула к путям. При свете очередной молнии Капралов увидел, что девочка лежит поперек рельсов. Ужаснувшись, он подбежал к ней, рывком поднял и оттащил в сторону. Наверное, она хотела закричать, но голос ей не повиновался. Сдавленно хрипя, девчонка рвалась к путям. Рельсы гудели под колесами приближающегося поезда. Дождь размыл грязь на руках девочки, и они выскальзывали из рук Капралова, словно смазанные маслом. Сжав посильнее тоненькое хрупкое запястье («Не дай Бог, сломаю!»), Виктор Алексеевич хлестнул ее по щеке – раз, другой… Черной гигантской змеей проползал мимо товарняк. О том, что могло произойти, запоздай машинист минуты на полторы, думать не хотелось…
Девочка все вырывалась. Тяжелый вещмешок, висевший у Капралова на одном плече, съехал на локоть, потом вокруг руки обвился какой-то тонкий ремешок – наверное, у девочки была сумочка, которая теперь привязала крепко-накрепко хозяйку к вещмешку. Распутать все это в темноте было невозможно, пришлось нести оба груза – живой и неживой – практически в одной руке. Девчонка, хрипя, билась, как пойманная рыбка, хваталась руками за траву и кустики, попадавшиеся по дороге, а потом, уже в подъезде, цеплялась за перила на лестнице до тех пор, пока Капралов не затащил ее на пятый этаж. Здесь он нажал на кнопку звонка и, когда дверь распахнулась, втолкнул девочку в квартиру. Только теперь он немного успокоился: хоть живую довел!
