Но с каждой следующей фотографией его лицо становилось всё более хмурым. Судя по всему, девушку интересовали преимущественно накачанные татуированные мужчины, безвкусные кепки, тонкие шпильки и автопортреты со случайно подвернувшимися третьесортными знаменитостями. Это был самый мерзкий тип молодых людей, с которыми Зенкевичу приходилось иметь дело. И с каждым годом численность этого типа трагически нарастала.
Зенкевич с отвращением захлопнул её страничку. Потом заварил чаю, прикурил сигарету и сказал себе: «Но всё-таки долго мурыжить её не буду».
Гастарбайтер Фёдор (а в сущности вполне себе Фархад) обновлял кухонную плитку в квартире, которую снимал рафинированный университетский профессор. Фархад был доволен этим подрядом, и планировал справиться за два дня, но уже первым утром, встретившись в подъезде с профессором, он почувствовал к нему резкую неприязнь или даже отвращение.
Всё в словах и поведении профессора было ему чуждо и неприятно: эти растрёпанные кудрявые волосы, эти вроде не то «молодёжные», не то «стариковские» очки, этот аккуратный наряд и главное – его речь, изворотливая и многословная. Его манера говорить подразумевала, что он хочет объяснить мысль как можно подробнее, но на деле выходило наоборот – смысл высказывания от слушателя утаивался.
Вечером, когда профессор вернулся со своих лекций и выпускал Фёдора на улицу, он увидел, какие у него длинные холёные пальцы, и едва удержался от того, чтобы не полезть с ним драться – так его распирало от отвращения.
Выйдя из дома, он позвонил товарищу постарше и поопытнее: мол, сходи за меня доработай. Там несложно. А у меня что? У меня дела. Оплату хоть всю себе забирай, брат.
Договорились – отлегло. А то чем шайтан не шутит – придушил бы очкарика прямо там, на месте – а потом расхлёбывай.
Каждый год с наступлением морозов Морозов погружался в нестерпимую тоску. Казалось, весь знакомый ему мир летел навстречу неведомой угрозе – столкновение с ней было фатальным и неизбежным. А сам Морозов был атлантом, который, вместо того, чтобы держать на плечах более устойчивую конструкцию, был по ошибке помещён на нос корабля, несущегося прямо на скалы. Он должен принять удар первым.
А тут как раз этот низкорослый чуркобес – скрытая угроза, насмешливый вестник грядущей катастрофы.
В голове Морозова едва ли проносились столь возвышенные слова. Ему было не до этого: он каждый день упорно тренировался, чтобы быть готовым к любому вызову. Со временем он и сам стал напоминать скалу; грозным коромыслом выступало нагромождение мышц прямо у него из-за шеи. Руки были столь напряжены, что он выглядел так, будто бы