– Я бы это сделал, если б мог, – сказал Хорнблауэр, – но сейчас не вижу способов подвести свои пушки на расстояние выстрела.
Клаузевиц глянул на него холодно. Да, приязнь между союзниками хрупка. Утром британцы и русские были лучшими друзьями, Эссен и Клаузевиц ликовали, что Макдональду не удалось переправиться через реку. Подобно нерассуждающим младшим офицерам эскадры, они восприняли уничтожение половины прусского батальона как значительную победу, не ведая, что Хорнблауэр думал уничтожить дивизию, а Коул своей паникой сорвал эти планы. Пока все идет хорошо, между союзниками царят любовь и согласие; но едва военная удача им изменит, каждый начинает винить другого. Сейчас, когда французские апроши приближаются к Даугавгриве, он спрашивает Клаузевица, отчего их не остановят русские пушки, а Клаузевиц его – отчего бездействуют британские корабли.
Хорнблауэр начал подробно объяснять, почему тут нельзя подойти к берегу, но Клаузевиц явно счел его слова отговоркой, и Эссен, когда при расставании разговор повторился, тоже. Хорошо же британский флот доказывает, что для него нет преград! На корабль Хорнблауэр вернулся злой и раздраженный. Он ничего не сказал Бушу, вышедшему его встречать. Каюта выглядела унылой и неуютной, да еще, как назло, Буш именно сегодня объявил день стирки и починки одежды. По всей палубе звучали болтовня и смех, и Хорнблауэр знал, что даже на шканцах не сможет сосредоточиться. Целую минуту его подмывало потребовать от Буша, чтобы тот отменил приказ и занял матросов какой-нибудь тихой работой. Все бы поняли, что коммодор хочет тишины, и прониклись сознанием его значимости. Однако он прекрасно знал, что не лишит матросов законного отдыха и уж тем более – последняя мысль была особенно отвратительна – не станет раздувать свою значимость в глазах команды.
Вместо этого он вышел на кормовую галерею и, пригибаясь, чтобы не удариться головой, заходил по ней взад-вперед: двенадцать футов туда, двенадцать обратно. И впрямь обидно, что нет способа обстрелять французские апроши из корабельных пушек. Тяжелые орудия с близкого расстояния разметали бы французский бруствер. А за валом, из-за которого вывозили пушки, – французский обоз. Нескольких бомб хватит, чтобы разметать и его. Если бы только удалось провести кечи в залив, забросить бомбы за вал не составило бы труда. Однако преобладающие глубины в заливе – три-четыре фута, глубже семи дно не опускается нигде. Лучше позабыть про эту затею. Чтобы отвлечься, Хорнблауэр шагнул через перила на смежную галерею и заглянул через окно в каюту к Бушу. Тот спал, лежа на спине. Рот его был открыт, руки раскинуты по бокам, деревяшка висела в стропке на переборке. Хорнблауэр ощутил легкую досаду от того, что капитан мирно спит, в то время как его коммодора осаждают тягостные заботы. Он охотно послал бы за Бушем, чтобы того подняли, но знал, что и этого тоже не сделает. Он не умел злоупотреблять властью, даже когда хотелось.
Хорнблауэр шагнул обратно на свою половину галереи, и в этот миг, под