Боли Анна не почувствовала. Мягкая, добрая, ласковая земля приняла её, как родную дочку и заботливо укрыла травинками лицо, словно хотела пощекотать, чтобы заставить жить дальше, но только Анна этого не желала и счастливо улыбнулась, когда в больших её красивых от редкого светло-серого цвета глазах померк свет тёплого летнего вечера.
Глава третья. Неприятности
– Ну, чего? Чего ты мне тут болтаешь башкой своей бестолковой, белёсой туды – сюды? – Ковалёв раздражённо посмотрел на игрушечную жизнерадостную собачонку на панели приборов.
Взглянув на себя в зеркало заднего вида, он остался недоволен пуще прежнего, когда час назад, проспав, подскочил с постели, словно боец первой недели службы при команде «Подъём»!
– Соглашаешься со мной? Нет? Осуждаешь, да? Типа, чего ещё можно было ждать при таком раскладе? Типа, она вон какая, а я вон какой. Так, да? Чего молчишь, псина? Молви слово хоть. Кивать головой я и сам могу, нетрудно. А вот сказать, да так чтобы враз до человека дошло…
Сидя за рулём «Мазды» – новой машины и, пожалуй, единственного, что осталось у него от прошлой жизни и оттого безмерно ему дорогого, Ковалёв влип в пробку, отчего сильно злился и не находил себе места.
– Хорош вчерашний сотрудник областного главка. В первый же день на новом месте опоздал на службу, а ведь когда-то других поучал дисциплине. Во, к тому же ещё и говорить сам с собой начал. Всё, дальше некуда.
В отчаянии Ковалёв с силой нажал на гудок. Пробка не шелохнулась. Лишь кто-то из соседей бибикнул в ответ.
– Дразнят, не иначе. Весь город уже знает, кто я такой. Как высоко сидел и как низко грохнулся, – И Николай издевательски щёлкнул пальцами по уже было замершей резиновой мордашке, будто ударил сам себя. – Да, всё, всё, угомонись ты уже. Не болтай, говорю, башкой своей тупой. У меня она такая же.
Ковалёв сделал погромче магнитолу, но вечно шутящий над жизненными неурядицами ведущий «Русского радио» в этот раз не спас. Не помогла и Слава, безнадёжно увещевавшая его, что он, Ковалёв, один такой весь из себя классный да прекрасный.
Ничего классного. Вообще, всё по-дурацки вышло.
Как, когда, а, главное, зачем устроился на службу в милицию, Ковалёв уже и не помнил. Хотя, если быть прямо вот совсем – совсем честным и в первую очередь с самим собой, то помнил, да ещё как. Такое приключение и захочешь, а не забудешь. Такое в жизни, повисшей тогда, много лет назад, буквально на волоске, если раз и бывает, да и то не с каждым. Книжку для слезливых домохозяек можно писать – обрыдаются. И он, пожалуй, ещё напишет, но сейчас не об этом нужно думать. О начале своей службы пока лучше, вообще, никому, ничего и ни за что. Ни единого намёка. Даже себе. Он теперь не в том положении, чтобы суметь защитить себя, если придётся. Нынче он – самый заурядный мент, ничего интересного. Пристукнут и спецзвания не спросят, не говоря уж о фамилии, а любимое начальство сольёт, как водится, разъяснив вездесущим журналюгам,