– Вам виднее, командор: «карфагенским» – так «карфагенским». Признаюсь, что моя сугубо сухопутная душа привыкла прислушиваться не столько к морю, сколько к приказам командования; не имеет значения – морского или сухопутного. Кстати, не меньший грозовой фронт формируется и вон там, у северного прибрежья Сицилии.
– Точнее, в районе Эгадских островов, – и на сей раз вынужден был признать его правоту командор, и лишь после этого, немного поразмыслив, приказал рулевому изменить курс и держаться поближе к берегам Сицилии.
Шмидт, основательно изучивший перед выходом конвоя в море всю карту маршрута и его возможные угрозы, прекрасно понимал: приближение ко всемирному гнездовью мафиози тоже небезопасно. И не потому, что здесь по-прежнему промышляли местные пираты; куда опаснее было то, что в любое время в проливе можно было напороться на рейдирующие между Мальтой и Сицилией английские субмарины. Однако и эту опасность Аугштайн счел слишком нереальной, чтобы тревожиться за судьбу конвоя.
И вообще, чем больше оберштурмбаннфюрер фон Шмидт узнавал этого «моремана», тем больше утверждался в мысли, что линкор «Барбаросса», умудрившийся за всю войну не получить в борт ни одного осколка, выживает не благодаря мудрости и опыту своего командира, а вопреки его безалаберности; по воле некоего небесного заступника.
То же самое происходило и сегодня. Приняв чуть южнее от курса, конвой умудрился проскочить штормовой фронт между двумя его мощными порывами и таким образом оказался лишь под слабым восточным крылом.
– А вот теперь мы двинемся строго на север, – азартно молвил командор, осмотрев в бинокль мощный, от моря до небес, вал из туч и волн, отходящий все дальше и дальше, к берегам Туниса. – По лезвию стихии, как по лезвию судьбы…
– Вы правы, отныне все мы, кто причастен к этой операции, будем ходить по лезвию собственной судьбы.
– Как всегда, преувеличиваете и обостряете, оберштурмбаннфюрер, – привычно прохрипел Аугштайн, однако тут же оторвался от бинокля и с удивлением взглянул на эсэсовца.
– Понимаю, самое время спуститься к себе, освежить продрогшие кости, – не стал вдаваться в подробности фон Шмидт.
Тем не менее, забросив на голову капюшон прорезиненного плаща, он еще какое-то время стоял на корме корабля под защитой орудийной рубки и всматривался в черноту горизонта. То, что происходило сейчас между морем и небесами, напоминало бурлящий вулканический кратер, извергающий клубы дыма и пепла. И редкие молнии, прорезающие горизонт где-то у восточной оконечности Сицилии, лишь дополняли эту картину.
От качки фон Шмидта основательно замутило, и самое время было прислушаться к словам пробиравшегося мимо него флотского унтер-офицера, посоветовавшего уйти в каюту и принять горизонтальное положение.
– Или же остаться в вертикальном, –