Папа сказал, что надо не бояться и не распадаться на части, Борис так и поступит. И если следователь Головня В.И. считает его существом, единственная функция которого подпадать под статьи Уголовного кодекса, то необязательно ей видеть его растерянность. Надо взять себя в руки и спокойно дождаться завтрашнего дня. Ему объяснили, что ночь он проведет здесь же, в аресте, а на следующий день его переведут в камеру предварительного заключения, в СИЗО на Кировский.
Его поместили в двухместной камере, но с соседом он познакомиться не успел, соседа сразу забрали, и он уже обратно не вернулся. На ужин приносили какой-то суп и чай.
Борис лег на кровать, вспомнил, что она называется «нары», и это было справедливо, потому что «кроватью» это вряд ли можно было назвать. Он как-то отупел от эмоций и решил вообще запретить себе думать.
Ощущение бессмысленности, абсурда, несправедливости и так далее вызывает сильное желание с этим всем спорить, приводить аргументы, доказывать свою правоту.
Борис тоже было начал доказывать свою правоту, но скоро понял, что это только отнимает силы. Именно то, что собеседник так живо откликается на аргументы, так эмоционально с ними соглашается, и вызывало у Бориса сначала чувство облегчения.
Но он скоро понял, что собеседник так живо откликается на его аргументы и так горячо соглашается с ними, потому что этот собеседник и есть сам Борис. Он все доказывает самому себе, ничего нового в ситуацию это не вносит.
Нетронутый суп, хлеб и то, что здесь называется чаем, забрали. Потом довольно быстро стемнело. Борис ожидал, что вот-вот кого-нибудь приведут, но никого не приводили. Он не знал, что следователь Головня, выполняя инструкцию по раскрутке, дала по полной, но никаких инструкций по содержанию подследственного не получила.
Окончив допрос, оформив документы и поговорив с отцом подследственного, она уже по собственной инициативе использовала имеющееся у нее влияние, чтобы к подследственному никого не подсаживали. Пусть он освоится. Пусть он проведет ночь безопасно. И пусть он останется один на один со своими мыслями. Будет тогда посговорчивее. Это настоящий шок для него – вот так вдруг оказаться в камере, а сосед, может быть, как-то отвлек бы его. Нет, пусть он сам себя измучает мыслями.
Итак, он лежал, давайте называть вещи своими именами – на нарах, смотрел в потолок, в камере темно, окно высоко, и не видно толком ни самого окна, ни тем более подоконника. Видно только свет, который проникает из этого окна, до тех пор, пока дневной свет не превращается в сумеречный и потом медленно гаснет.
Довольно тихо, иногда слышны шаги по коридору. Ощущение, что не распоряжаешься собой, а тобой распоряжаются чужие, равнодушные люди,