Дядя Вася, для своих, и Василий Иванович, для всех остальных, – безотказный умелец на все руки и добрейшей души человек. Он приближался к шестидесятилетнему юбилею, хотя выглядел лет на десять старше. Коренастый «боровичок» с очень колоритной внешностью, одни его огромные усы, плавно переходящие в пышные бакенбарды, чего стоили (куда там бедному Пуаро Агаты Кристи), хотя иногда, и это зависело от его настроения, он становился похож на старого моржа. У него было любимое выражение «полный пердюмонокль, голуба моя», которое он употреблял при любом удобном случае как в качестве полного удивления, так и в качестве абсолютной радости и довольства, или разочарования, чувства безысходности или отрицания. Дядя Вася блестяще справлялся с обязанностями сантехника, электрика, садовника, плотника, слесаря, был на все руки мастер и, наверное, если бы его хорошо попросили, вполне мог из подручного материала собрать небольшую атомную бомбу. То ли его способность оказываться в нужное время и в нужном месте, умелые руки и немногословность, то ли его неординарность, но что-то явно сыграло решающую роль, и он по милостивому благоволению Степаниды Матвеевны был оставлен в неприкосновенности.
Сама же она благополучно находилась в том возрасте, когда женщина чувствует себя свободной и могла сама выбирать, кому нравиться, а кому нет. Говорила мягко и певуче, лихо перемежая русские и украинские слова, при этом иногда используя яркие одесские выражения. Была категорична в суждениях и не признавала полутонов. Хорошему радовалась искренне и от всей души, если расстраивалась, так слезы в три ручья, ну прямо вселенское горе, а когда сердилась, то кипела, яростно ругаясь на украинском, но так как практически никто ничего не понимал, то никто и не обижался. Еще она очень любила во время уборки или готовки «спивать ридни» песни, и ее грудной голос проникал в самое сердце.
– До самых печенок прошибает, – с серьезным видом, как-то тяжело вздохнув, сказал дядя Вася и тут же добавил, обращаясь неизвестно к кому: – Вот такой пердюмонокль, голуба моя.
Она была невысокого роста, округлая во всех местах, розовощекая, про таких в любом возрасте говорят «кровь с молоком», и от ее облика веяло здоровьем, радостью жизни в сочетании со всемирным спокойствием. И именно в ее ситуации внешность была обманчива. Степанида обладала железным характером, и когда ее единственный сын встал под бандеровское знамя украинских нациков, она прокляла его, запретив кому-либо произносить его имя. Однажды только сказала, что в жизни осталось одно утешение: «шо ее чоловик не дожил до той поганой «самостийности» Украины и появления в доме того поганого фашиста». Больше к этой теме она не возвращалась. Никто не слышал от нее жалоб на здоровье, цены, соседей, политиков любых рангов и мастей, погоду, судьбу, у нее вообще никогда не было жалоб, и казалось, что в жизни ее все устраивало.
Сейчас Степанида стояла у ворот, скрестив руки под пышной грудью, она даже бровью не повела, глядя на лихое