Потребности горбатого росли с каждым днём. Теперь он придумал снимать свои извращения на видео. Установив камеру на столе, что находился напротив моего дивана, он продолжал свои слюнявые ласки, а я зажмуривался, чтобы не видеть ни этого волосатого чудовища, ни объектива видеокамеры. Я запретил себе плакать, потому что от слёз закладывало нос, и было очень трудно дышать, ведь рот мой был заклеен скотчем. Закрыв глаза, я просил прощения у мамы за то, что не уберёг её фотографию, и умолял её сделать так, чтобы всё скорее закончилось. Любым способом. В идеале, конечно, чтобы я открыл сейчас глаза в приюте святого Петра и понял, что и плен, и горбун, и Отто – всего лишь сон. Но чем дальше длилось моё мучение, тем больше я склонялся к варианту смерти. Мне было не жаль расставаться с жизнью, где нет ни мамы, ни Джанлуки, ни даже футбола, а есть только уродливый извращенец.
Ночами мне снились красочные сны, после которых не хотелось просыпаться. В них меня, сбежавшего из приюта, подбирал не Отто, а Джанлука, который выслушав причину моего поступка, неизменно вставал на мою сторону. Иногда сознание рисовало мне картину, как в эту квартиру врывается синьор Менотти с пистолетом, убивает сначала горбуна, за ним – Отто, а потом увозит меня в свой уютный дом.
Вспоминая те события сейчас, я думаю: изменилась бы ситуация, расскажи я Отто о проделках горбуна? Не могу прийти к однозначному выводу, потому что иногда мне кажется, что Отто мог положить конец моим страданиям, а иногда я прихожу к мысли, что мои страдания мог бы прекратить и Маурицио – задушив меня ночью подушкой. Я был девятилетним мальчиком и жутко боялся горбуна. Я бы не выдал его, даже если бы в дом ворвалась полиция и схватила извращенца с поличным. Однако он этого не знал и не доверял мне. Думаю, именно для гарантии моего молчания он и устроил мне показательную порку. Честно говоря, когда он в очередной раз раздел меня и принялся снимать ремень, моё сердце ушло в пятки. Я тогда ещё не понимал, что именно он может сделать со мной, но где-то на природном подсознании чувствовал, что ничего приятного для меня.
Когда я понял, что мне грозит только порка, мне немного полегчало. Совсем немного, потому что мало приятного в том, что тебя бьют ремнём. Кричать я не мог – только мычал через скотч. Я плакал, пытаясь закрыться от ударов руками и забиваясь в угол дивана. Горбун схватил меня за ногу и вытянул на нём для удобства. Я же, уткнувшись лбом в спинку дивана, рыдал от боли и страха. И вдруг увидел знак: не иначе как ангелы, посланные мамой, указали мне путь к спасению. Зачем я просунул руку в щель между сиденьем и спинкой дивана, мне до сих пор не понятно, это был инстинктивный и неосознанный жест, но мои пальцы вдруг нащупали странный железный предмет.