Следующим вечером я снова позвонила Рори, и это далось мне чуточку легче. Руки по-прежнему тряслись, и я опять швырнула телефон на пол, когда закончила рассказывать автоответчику, что сегодня ела. Руки ныли фантомной болью, словно я боролась на самом деле, буквально пытаясь удержать драгоценную тайну. В третий вечер, когда раздался гудок автоответчика, я едва не ляпнула: «То же, что и вчера». Но заставила себя перечислить каждое яблоко и капустный лист.
Четвертый вечер был худшим. Семь яблок. Достаточно для призового яблочного пирога на ярмарке штата. Хотелось скрыть реальность, но я пока была на середине спасательного каната. Если расскажу ей, смогу быстро вскарабкаться по нему на маячащую впереди платформу? В любом случае, висеть на нем не хотелось.
«Ничего не получится, если ты не будешь делать то, что трудно», – сказала я себе. Глубокий вдох.
– Семь гребаных яблок.
6
Доктор Розен был заклинателем змей. Он мог задать конкретный вопрос – и тайны из прошлого выползали наружу. Он уговорил Рори рассказать подробности горестного бегства ее отца из Польши, посоветовав говорить с отцовским старосветским акцентом. С его подачи Полковник Сандерс описал сомнительную терапию, которую проходил у нелицензированного врача, лечившего его от ПТСР после службы во Вьетнаме. Доктор Розен мог заставить Карлоса разговаривать о сводном брате, который издевался над ним после воскресной школы, а Патрис – пускать слезу по ее родному брату, который повесился в семейном фруктовом саду. Доктор Розен чуял, где скрыты наши стыд и скорбь, и знал, как их извлечь. Он подводил меня к разговору о Гавайях и булимии почти каждый сеанс.
По вторникам утром я проезжала на метро 11 остановок от своего дома до станции «Вашингтон» на красной линии, где примерно в семь десять поднималась из подземки на улицу. На двадцать минут раньше, чем надо. С того дня, когда было принято решение вступить в группу, я перестала спать. Я могла уснуть около десяти вечера, но потом рывком просыпалась в два или три часа ночи, после чего заснуть не удавалось. Так что мне было легко приезжать заранее. Но я не хотела тащить встревоженное, яростно бьющееся сердце в приемную и сидеть там в окружении книг о всяких-разных зависимостях, дожидаясь, пока откроется дверь. Я обходила пешком квартал – мимо магазина Old Navy, вниз до офисного здания «Карсон Пири Скотт», а потом на восток, в сторону ветки метро на Уобаш-авеню. Иногда делала два круга, уверяя себя: «Ты просто женщина, идущая на терапию; ты будешь девяносто минут сидеть и разговаривать. Проще пареной репы».
Иногда сеансы были примерно настолько же эмоционально наполненными, как демонстрация соковыжималки в торговом центре. Как-то мы потратили весь сеанс на обсуждение анкет для страховки, на которых Карлос хотел заставить доктора Розена поставить свою подпись. В другой раз, когда Патрис явилась в гольфах разного цвета (один темно-синий, другой цвета черного дерева), мы пятнадцать минут спорили, прогресс ли