Великолепные руины. Меган Ченс

жизнь – жизнь в достатке, комфорте и общении с представителями высшего общества, в которой мне не приходилось бы ничего делать, только ездить на балы да званые приемы и украшать свой богатый, прекрасный дом, – стали моими надеждами. Изрисованные листки бумаги сменили со временем альбомы и карандаши, которые матушка покупала мне в подарок ко дню рождения и к Рождеству. А затем в один прекрасный день у меня появился кожаный футляр с собственными инициалами, оттиснутыми в уголке сусальным золотом. И каждый новый альбом я стала вкладывать в этот футляр. Не представляю, чего стоило матушке его купить. Но она лишь улыбалась, когда я расспрашивала ее об этом, и обьясняла – это в напоминание того, что рисунки мои. «Обязательно подписывай все рисунки, Мэй. Они настолько хороши, что ты должна заверять свое авторство», – говорила она.

      Я преисполнялась гордости, когда воображенный мною бальный зал заставлял матушку улыбнуться («Он навеял мне воспоминания об одной лунной ночи»), а цветущая оранжерея вызывала у нее вздох («И как было в такой красоте не влюбиться..»). Я рисовала, чтобы доставить ей удовольствие. Чтобы увидеть в родных глазах то характерное отстраненное выражение, которое всегда приобретал ее взгляд, когда она думала о моем отце. Я это знала и надеялась, что она проговорится, намекнет на что-нибудь. И когда она это делала («Ему бы понравилась такая спальня, Мэй»), я всматривалась в каждую деталь рисунка. Словно могла таким путем понять, что же ему нравилось, что же именно я уловила и что же было во мне от отца такого, подсознательно водившего моей рукой. Матушка так ничего и не рассказывала о нем. И все же моя злость на отца слегка меркла с каждой новой комнатой, которая «ему бы понравилась».

      То были лучшие часы, проведенные мною с матушкой. Нахлынувшая на меня вместе с воспоминаниями грусть едва не понудила меня отложить альбом в сторону. Но нет! Матушка бы сильно разочаровалась, позволь я печали и одиночеству восторжествовать над удовольствием, которое доставляло мне рисование.

      Я тихонько вернулась в кровать и, открыв альбом на эскизе, набросанном в поезде, забылась в декорациях – прекрасных и гармоничных. Без конфликтующих цветов и оттенков, без хаотично сочетанных узоров и перегруженных поверхностей, при взгляде на которые ты понимаешь: вкус при их выборе не играл никакой роли. Всем заправляло лишь кичливое желание продемонстрировать богатство. Мне было в облегчение рисовать комнату, в которой фарфоровые купидоны не составляли небесное войско, заставляющее тебя бодрствовать – из боязни проснуться в синяках и побоях, нанесенных их крошечными крылышками.

      Кто-то тихо постучался ко мне. И я тут же вспомнила минувшую ночь. Вспомнила со смешанным чувством смущения, страха и ожидания. Но на этот раз дверь в мою спальню приоткрыла не тетя Флоренс, а Голди:

      – Ты не спишь? Что ты делаешь? Читаешь? Это роман?

      – Нет, не роман. Ничего особенного. Альбом. – Я попыталась отложить его в сторону.

      – Ты умеешь рисовать?

      – Немного.

      – Ты