– Надеюсь, на этом ты успокоишься, – сухо заметил Датчанин Ральфу и расценил ответную гримасу как знак согласия.
Ральф, однако, едва завершился обыск, испытал настолько невыносимое чувство обманутости, что заявил своим людям уже на причале:
– Оружие где-то здесь. Мы не отступим.
И он постарался на славу. К ярости лодочников, затеял проверять их груз. Осмотрели еще четыре маленьких склада. Затем процессия двинулась по Ист-Чипу, заглядывая в повозки и лавки – сначала к ужасу, потом к глумливой радости торговцев. Но если Ральф и боялся когда-то прослыть болваном, сейчас ему было все равно. Раскрасневшийся и решительный, он пер на восток, к Тауэру.
Незадолго же до полудня семейство Озрика-чернорабочего умножилось. Коротышка покинул хижину и взирал на возносившийся к небесам Тауэр. Он был до того рад, что на несколько минут лишился дара речи.
Ибо оказался прав. Родился сын.
Барникель был на взводе. Он провел дома весь день. События последних суток навалились тяжким грузом, и он изрядно устал. Теперь же, не в силах больше вынести одиночества, он все же отважился пройтись к Ист-Чипу, дабы развеяться.
Было еще тепло, хотя на западе небо уже окрасилось в пурпур. Лавочники убирали свой товар. Он шагал по Ист-Чипу в сторону Кэндлвик-стрит. И уже почти в конце рынка наткнулся на Альфреда.
Обоим пришлось соображать быстро. Если есть слежка, то разумнее будет не возбуждать подозрений. Поэтому они собрались разминуться, ограничившись любезным кивком, и так бы и поступили, не поспеши к ним в ту же секунду фигурка, принявшаяся настойчиво дергать за рукава.
Это был Озрик. Одурев от счастья, он бродил здесь уже битый час. На рассвете Хильда велела ему избегать Барникеля, но тот при виде обоих друзей настолько разволновался, что обо всем забыл и устремился к ним с сияющим лицом.
– Ох, сударь! – воскликнул он. – О, Альфред! Ну и новости! – Альфред замедлил шаг, Барникель глянул, и Озрик выпалил: – У меня родился сын!
И вновь просиял, как будто они стояли у райских врат.
А те, в своих хлопотах позабывшие о семейных заботах Озрика, обрадовались, разразились смехом и принялись его обнимать.
Та ночь оказалась безлунной, а тонкая пелена облаков, принесенная крепнувшим ветром с запада, скрыла и звезды. Лодка скользила по реке, и единственным источником света был костерок, занявшийся где-то на западной городской стене.
Лодка глухо ударилась в топкую грязь у выходного отверстия башенного водостока.
Озрик был один. Его ответ на утреннее сообщение Датчанина был прост. Коль скоро за Барникелем следили, он останется дома. «Я и сам управлюсь», – сказал Озрик.
И вот он хорошенько привязал лодку к колышку и принялся ослаблять решетку. Наконец Озрик проник в водосток. Он осторожно пополз по темному туннелю, тревожимый лишь крысами, к черной пещеристой утробе лондонского Тауэра. Подтянулся на веревке и добрался до верхней решетки, отомкнул ее и двинулся через подвал.
Хильда сидела с вышивкой,