Четвертая точка – гештальт врага
Этот рисунок я обнаружил среди разрозненных бумаг, которые собирали секретари Сталина на столах после очередных заседаний в Кремле.
Рисовать друг на друга дружеские, и не всегда дружеские, шаржи любили многие члены сталинского ареопага в 1920–1930-х годах. Особенно отличались в этом отношении Николай Бухарин и Валериан Межлаук. Клим Ворошилов даже взял себе за правило собирать рисунки коллег у себя в домашнем архиве. Об этом было известно всем членам Политбюро. Поэтому, когда НКВД уничтожал очередную жертву, у которой находили листки с такими шаржами, Лаврентий Берия лично отправлял их на просмотр Сталину, а Ворошилову в архив. В настоящее время в архиве Ворошилова хранится более пятисот подобных рисунков[90]. Но о том, что и Сталин увлекался подобным творчеством, мало кто знал. Правда, дочь в своих воспоминаниях писала о том, что Сталин хорошо рисовал. Об этом увлечении будущего вождя вспоминали его соученики по духовной семинарии. Например, он нарисовал поразивший их портрет Шота Руставели. О том, что у Сталина был талант рисовальщика, вспоминал в конце жизни и В. Молотов. Сейчас у нас есть возможность убедиться в этом самим.
На одном из листков, обнаруженных мной в архиве Сталина, наверху есть пометы: «Личный архив. Дело 215», а внизу: «Среди бумаг за 1923 г.»[91]. Это год, когда Ленин был еще жив, но временами уже почти невменяем. Против Троцкого сплотились все члены Политбюро, и каждый думал, что он если и не вожак правящей стаи, то, по крайней мере, ровня остальным. Сталин уже тогда начинает думать иначе, но пока ни малейшим движением не выдает себя. В лидеры рвется Григорий Зиновьев. Впервые после Ленина именно он должен сделать основной политический доклад на XII съезде партии, который соберется в апреле 1923 года. Значит, все происходит накануне, на заседании Политбюро, на котором предварительно обсуждаются и согласовываются, как дважды записал перьевой ручкой на листке Сталин: «Тезисы т. Зиновьева». Пока Зиновьев докладывает, Сталин быстрыми, точными штрихами, тонким пером, коричневатыми железистыми чернилами набрасывает портрет. Потом, уже не спеша, тем же пером помечает основные соображения выступавших по поводу тезисов: Калинина, Дзержинского, Сокольникова, Хинчука. Одновременно, по давно устоявшейся привычке, машинально чертит обводы, «скрипичные ключи», какие-то цифры и любимый росчерк-метку «Тиф…». А профиль головы «Зиновьева», оставляя за собой завихрения, стремительно рвется от верхней кромки листа вниз, парит с устремленным вперед носом и бородкой, с еще более ускоряющей парение залысиной и дьявольски заостренными резко назад, к затылку, «свинячьими» ушами. В полете завораживает следящего за ним своим большим, хитроумно-злым, внимательнейшим глазом. Скупой и точный по подлинному сталинскому чувству портрет. Это образ, «гештальт» опаснейшего врага – «двурушника». Между 1923 и 1936 годами, то есть тем последним годом, в котором Зиновьев будет казнен, пройдет