– Эта послушница с седыми волосами моя мать. И у меня её глаза. И я знаю, Сонья, что ты пережила. Знаю, поверь. И обещаю, завтра всё изменится навсегда.
– Завтра, Лассе, я уплыву в туман, – я покосилась в сторону воды, – и моя жизнь уже никогда не изменится.
– Нет, ты никуда не поплывешь.
– Они заставят, – вздохнула я обреченно.
– Значит, молча, сядешь в лодку и будешь держаться у самого берега.
Я лишь кивнула ему.
Поверила ли?
Нет.
Это всего лишь форма безумия. Отец тоже обещал увезти меня из тумана, но… Мои мысли запнулись об боль. Опустив взгляд, я погрузилась в собственные мысли. Северянин что-то спрашивал, но я не слушала.
Это больно. Верить и надеяться – это глупо.
Всё что остается послушницам храма – это выживать.
Незаметно меня сморил беспокойный поверхностный сон, в котором я снова сидела у дверей в землянку и смотрела, как мой отец разжигает небольшой костер и ставит котелок с водой. В его руках появляется мешочек со сморщенными ягодами шиповника. По поляне растекается неповторимый запах ягодного чая.
Вдыхая, я почувствовала этот аромат.
Иногда просыпаясь от боли и холода, я поднимала взгляд на окно и видела северянина. Он, не переставая, пытался сорвать с себя ошейник. Раньше я считала, что это и вовсе невозможно, но глядя, как металлическое кольцо болтается на могучей шее, начинала верить в обратное.
Уже в предрассветных сумерках сон окончательно одолел мой разум.
Лассе всё также сидел на окне и рассказывал о чем-то. Его голос успокаивал, а одеяла, что дала мне Смэка, хоть немного, но грели.
– Ещё немного, Сонья. Стужа меня дери, они ответят мне за тебя. Ни одна из них не уйдет отсюда живой. Ещё немного…
Это последнее, что я услышала, уплывая в беспамятство.
Глава 17
– А ну, вставай, развалилась тут, – противно прогорланил кто-то рядом, и меня окатили холодной речной водой. – Узнаю, кто одеяла вынес, высеку лично.
Распахнув глаза, я уставилась на сгорбленную жрицу. Её имя постоянно вылетало из моей головы. Слишком сложным было. Её привезли к нам не так уж и давно, но освоилась женщина быстро. По углам шептались, что она неугодная старшая дочь князя этих земель. Замок их поглощён туманом, а род давно уже проклят.
Поглядывая на эту гадюку, я охотно в это верила.
Никто на неё не позарился из-за искривлённой спины и чтобы не давать за дочь большого приданого, папаша просто отправил её в храм.
Тот, что подальше всех будет.
Вот, что я слышала. Но глядя на эту вечно злую и всем недовольную женщину, я особо не верила в то, что она жертва отцовского произвола. Ведь князь мог оставить её при себе. Жрицы часто об этом шушукались и глумились над ней, припоминая, что нередко старшие дочери, оставаясь незамужними, живут с родителями и скрашивают их старость. А её выслали куда подальше.
– Что ты зыркаешь на меня, убогая? – прорычала она противным гнусавым голосом. –