Бог словесности в Индии, знаете, звался Ганеша,
С головою слона, выступая на мыши верхом,
Он судил да рядил, и народ его славил – конечно,
По причине ушей и хвоста и за хобот с подбитым клыком <…>
Много по миру мнений, а я ничего не считаю,
И довольно, и полно мне попусту праздно галдеть:
Потому-то я, Марья Васильевна, нынешних книг не читаю,
Что очками на старости вышло макакам слабеть.
Так ответил он редактору «Синтаксиса» Марье Васильевне Розановой, пенявшей ему пренебрежением к современной словесности.
Волохонский – сугубо ленинградский типаж – читал другие книги. Из зябкого и зыбкого воздуха невского андерграунда материализовались юноши, жившие прочитанными в Публичке трактатами каббалистов. По насыщенности культурными ассоциациями стихи Волохонского вне конкуренции. «Культурность» чревата пожиранием текста контекстом, надменным бродским классицизмом. Но Волохонский – анти-Бродский. Он говорил, что в какой-то период в стихах «воссоздавал поэта-суфия», но не играл в исламского мистика, а заселялся в него, заставляя говорить «по-волохонски». Пересказывал библейские катаклизмы, как зритель кукольного вертепа, не стилизованным и не огрубленным, а просто своим собственным языком:
Ах зачем, ах зачем оглянулась она
Вот и стала: соленый болван
Мимо гнал по долине горы и холма
Кочевать бедуин караван <…>
Хохотали зятья индюком петуха:
Значит, нефть – говоришь – керосин.
В бороде седина, в голове шелуха,
Перебрал – да и верно, хамсин,
да и выдался вправду такой вечерок,
вся округа – пузырь смоляной
По железу чугун в черепах поперек,
Голый воздух колдует смолой.
Это он так о Содоме и о дочери Лота и еще об огненном дожде из нефти, будущего проклятия библейских мест, о том, что у всех свои боги, и о погибшей красоте, и красоте погибели тоже.
К собственному, наверное, удивлению Волохонский попал как соавтор Алексея «Хвоста» Хвостенко в пантеон масскульта благодаря песне «Рай» («Под небом голубым есть город золотой»). Но тихое величие его поэзии от этого нимало не пострадало. В их дуэте с Хвостенко битническая разнузданность и возвышенная отрешенность от суеты шли в обнимку, как в хрестоматийной «Сучке с сумочкой»:
В волшебный миг приходит сучка с сумочкой,
В ней каждое движенье непонятное.
Логично, что переборовшая время и пространство поэзия зачаровала группу «АукцЫон»: «Чайник вина» – это тоже Волохонский, рокер и суфий в одном лице.
А что до рая, то Волохонский предложил помимо «города золотого» едва ли не самую его соблазнительную версию: в этом раю мы все лемуры:
Вот нам бы с долгими пятами
На ветке дерева сидеть
И в ночь огромными горящими глазами
И