И они бы стали устраиваться, но за время их длинного, тяжелого перехода линия фронта тоже сместилась к востоку, отчего в Могилев пришлось переводить Ставку из Барановичей.
О совместном пребывании Ставки и ненадежных неопрятных беженцев не могло быть и речи. Поэтому, как только эти завшивленные измученные долгим переездом люди добрались до места, им снова было приказано съезжать и двигаться не то в Тамбов, не то в Пензу. Узнав о новом распоряжении, евреи начали вопить, воздевая, как водится, руки к небу, но некому было их слушать, кроме их Бога. Комитет помощи из зажиточного еврейства больше опасался за собственную судьбу, потому что не было гарантий, что и могилевских завтра не отправят вслед за ковенскими. Беженцам быстро собрали какие-то гроши на дорогу, и уже утром их в городе не было. Вряд ли кто интересовался, как и когда добрались они до пункта назначения.
Между тем за этой волной накатила вторая, и зрелище тут было еще трагичнее.
Первые были какие-никакие, но люди, они могли хоть что-то продать, кого-то попросить, кому-то объяснить что-то; вторая же волна, наводнившая окрестности, была безгласна, жалобы их никто не слышал, и они умирали голодной смертью без проклятий и криков. Это был скот из Польши. По приказу свыше весь польский скот, чтобы не достался он в руки врага, следовало эвакуировать вглубь России. Было предусмотрено все, кроме фуража. Тысячи коров и лошадей падали по дороге. Подвоз к месту стоянок не был организован, и они шли и шли, еле передвигая ноги. К Могилеву подошло стадо обтянутых кожей скелетов, издыхающее, наводящее ужас, распространяющее заразу. Был издан приказ распределять животных по усадьбам, но никто не хотел брать больной скот. Те же, кто брали из жалости, давали приют лишь на несколько дней, пока измученные животные не подыхали. Правительством были предприняты организационные меры, выразившиеся в учреждении комиссии по устройству. Председателем ее был назначен управляющий государственными имуществами Чанцев, хороший человек, но не чудотворец. Спасти агонирующее стадо он не мог, и тысячи туш разлагались по дорогам, заражая зловонием воздух.
При суровом Главковерхе Николае Николаевиче Ставка была военным лагерем, деловитым и строгим, мало влияющим на ровное течение провинциальной жизни. Поэтому в первые дни после перевода ее из Барановичей не все в Могилеве осознали происходящую перемену. Но в двадцатых числах августа стало известно о принятом Государем решении устранить Великого князя и лично вступить в командование, как говорили, по совету жены. Николая Николаевича отослали управлять Кавказом, и с появлением его племянника – главного Николая – в Ставке и окрест все сразу переменилось.
Могилев, торопясь и спотыкаясь на ходу,