Сейчас, вспоминая этот рассказ, я тоже испытываю дежа вю. Потому что все – с незначительными вариантами – повторяется. На самое дно мы уже падали – и стабилизацию плюс подъем на следующий год нам уже обещали. Конституцию уже развивали поэтапно, парламент уже разгоняли или чуть было не разгоняли, ветви власти уже собачились, молодые реформаторы были молодыми с самого начала – и останутся таковыми навсегда, офицеры уже митинговали, отставных чиновников в избирательном порядке сажали, в президентском окружении играли в парадный теннис и в кадровую чехарду, а с коррупцией, неурожаями и заказными убийствами мы и вовсе боремся перманентно. Стабильно зависает Чечня, стабильно замирают (или, наоборот, закипают) Кузбасс и Приморье. Презентации перемежаются разве что юбилейными празднествами, демократы все так же борются с патриотами, солнцевские – с кремлевскими, региональные – с федеральными, ортодоксальные – с тоталитарными и так далее. Такое ощущение будто время остановилось самое позднее 4 октября 1993 года – часы идут, но прокручиваются, минутная стрелка описывает положенный круг по циферблату, а часовая застыла. Прошла очередная «жаркая политическая осень», к Новому году выплатят зарплату старыми купюрами и погасят долги новыми, деноминированными, в феврале начнется инфляция, ее, применив механизм неплатежей, подавят к лету, а там уж и учителям с профессорами пора будет отправляться на картошку, отложив решение более принципиальных проблем на осень – на жаркую политическую осень 1998-го. А там, глядишь, опять кого-нибудь убьют, кого-то за это снимут, кого-то из снятых раньше восстановят в прежней должности и примутся готовиться к очередным выборам в Думу. А от них – рукой подать и до президентских. Которые, конечно же, закончатся судьбоносным подтверждением исторического выбора, сделанного нами ранее.
Правда, когда именно мы сделали этот выбор – да и сделали ли его – так и остается загадкой.
Нет, кое-что, понятно, все-таки происходит. Москва прихорашивается, Питер раскапывается (губернатор как-никак – строитель), границы стали полупрозрачными, как сомнительно питьевой спирт, который сквозь все кордоны все же просачивается. Люди умирают, уезжают, устраиваются (именно в таком порядке); иномарки с мигалками и спецномерами вытеснили с улиц общественный транспорт; изобилие колониальных товаров наводит на ошибочную мысль, будто мы живем в метрополии; нас опять любит Сорос и опять не любит Америка,