– Вот, господа, в каком виде это… Одним словом, были деньги… мм… столько-то там… двадцать пять рублей… и вдруг их нет… куда-то они там исчезли. Ну, уж раз человек напился пьян, то, понимаете сами, господа, даже и из карманов могли вытащить, а не то что из стола… Ведь он же не запирается, этот стол! Или он запирается?.. Я не помню, черт знает, – запирается или нет? – обратился он к Кароли.
– Нет, не запирается, – ответил тот. – Конечно, могли вытащить кто угодно. Но почему в краже, не в чем-нибудь ином, а в явной краже, обвиняется подполковником Генкелем один из офицеров дружины, – это непостижимо! Накажи меня бог, если я понимаю, какая надобность была офицеру совершать подобную кражу! Надобность-то, надобность какая была? Что он, клептоманией, что ли, страдает?
– А вы уверены, что ал-ко-го-лизм и клепто-мания, они что, как? Взаимно исключающие… э-э… болезни, хе-хе? – свысока поглядел на Кароли Генкель.
– Если же это – болезнь, пристрастие такое к спиртному, то мы не судить должны, а… – начал было, отчетливо выговаривая каждое слово, Пернатый, но Полетика замахал на него руками:
– После, после вы скажете! После!.. А сейчас мы судим, господа!
– Кого же мы судим? Где же обвиняемый? – спросил Ливенцев, хотя и понимал, что пока обвиняемый не нужен; но Генкель ответил ему, прищурясь:
– Поручик Миткалев сейчас невменяем. Он спит у себя на квартире.
– После наряда он и имеет полное право спать, – отозвался на это Мазанка.
– Однако вот полковник Эльш явился, хотя тоже был он в наряде, – качнул головой на Эльша Генкель.
– Господа! Черт возьми, так нельзя… э-э… отклоняться в спор! Что вы! Вот мы сейчас соберем мнения… Адъютант! А вы запишите!
– Слушаю! – вежливо поднялся и деловито уселся снова, выправив лист бумаги перед собою, Татаринов.
Это был скромный человек, до призыва где-то в присутственном месте служивший мелким чиновником. Он привык к тому, что все кругом него были старше его в чинах, и очень умел подчиняться и понимать с полуслова начальство. Благодаря этому уменью он как-то приспособился даже к такому путанику, как Полетика. Внешне он был благообразен, круглоголов, круглолик, с круглыми маслянистыми карими глазами, с приятной улыбкой круглых губ. Даже и руками, хотя и худыми на вид, он умел разводить как-то округло, и в силу своей природной, очевидно, склонности к таким круглым жестам, прямо по-строевому стоять он совсем не мог: держался он грудью внутрь, с наклоном головы неизменно вперед. Аксельбанты адъютанта и шпоры носил он с немалым достоинством и все порывался учиться ездить верхом, но времени для этого положительно не имел. Иногда либеральничал, например генерала Баснина как-то вполголоса назвал «кувшинным рылом». Ливенцеву был явно признателен за то, что тот не отнял у него адъютантства, когда был назначен в дружину, но подозревал, что человек он богатый, почему в лишних