– Ты что, оракул? – прикрикнула на старика Клавдия Ивановна.
Старик ответил, держась одной рукой за сердце, а другой указывая пальцем на Носкова:
– Я не оракул, но я могу предсказать: то, что он будет делать, в лучшем случае понравится только вам, старым курицам. Вы вообще любите любую власть.
Старушки загалдели, и старикан начал протискиваться к выходу, а самые нервные бабульки тыкали ему в спину сухими кулачками.
– Погодите! – воскликнул Носков. – Пусть договорит.
Бабульки замерли, воцарилась тишина, и старик Поляков сказал:
– Я вас чую, молодой человек. Вы по натуре соблазнитель. Причем вам все равно, кого соблазнять: молодых или старых, женщин или мужчин. Главное для вас – чтобы вас любили. А все должно быть наоборот. Это правитель должен любить людей, а люди – платить за это черной неблагодарностью. Власть в нашей стране никогда не давала житья народу. Боюсь, что и вы не дадите.
– Я делаю вам официальное предложение, – сказал Носков. – Будьте моим советником, независимо от того, стану я президентом или нет.
– И платить будете? – спросила орденоносная бабулька.
– А как же?
Бабульки начали убеждать Полякова, чтобы не отказывался. Тот отбрыкивался. Потом задиристо сказал Носкову:
– Когда будет надобность, я к вам приду. И снова скажу все, что думаю. А для штатных советчиков я староват.
Глава 10
Женя сварила макароны, но не промыла их в дуршлаге прохладной водой, и они слиплись. К тому же в доме не оказалось сахара. Артем с гримасой отвращения отложил вилку.
– Гадость.
Девочка смерила его презрительным взглядом.
– Извините, сэр, но ничего другого нет. Между прочим, – добавила она, – мужчина в доме добытчик.
Артем глянул на нее с яростью подростка.
– Может, мне пойти украсть? Или кого-нибудь убить?
Женя посмотрела на него уничтожающе:
– Ну, что вы, сэр, не извольте беспокоиться.
Она поднялась из-за стола и пошла в свою комнату. Ее не было минут двадцать. За это время она наложила макияж, нацепила на себя старое платье матери, надела ее туфли. Артем с тревогой топтался в дверях. Он предчувствовал что-то недоброе. Когда Женя вышла, он обомлел: ей можно