Но я рассчитывал увидеть её уже скоро. К концу осени, если повезёт. Я не хотел странствовать до начала зимы. Холод и голод не пережить, если лес и вправду окажется пустым. Но я старался об этом не думать. И не думал. До начала осени я вообще ни о чём не думал.
Лес закончился, когда закончилось лето. Я вдруг увидел просвет. Я увидел голые одинокие стволы и полотно голой красноватой земли позади них. Мне на миг даже показалось, что я заблудился, сбился с пути и вышел к нашему пустырю; что сейчас сделаю шаг – и впереди увижу наш дом и мать, стоящую горой у поля, толпу, стоящую у крыльца.
Но этого не случилось. Я скользнул меж деревьев и осторожно ступил на побуревшую от летнего солнца траву – впереди я ничего не увидел. Только бескрайнее поле засохшей травы и серый горизонт чуть дальше. Горизонт из новых возможностей?
Поначалу я думал, да.
Это поле казалось мне бесконечным. Кроме него было лишь небо, и всё, что менялось в моём пейзаже – это тучи, густо бурлящие над моей головой, с каждым днём все меньше пропускающие солнце, и редкие деревья, под которыми я укрывался от дождя, пока не упали листья.
Мне хотелось верить, что где-то на пути встретятся горы. И поскорее бы. С их тёмными, но широкими пещерами. Такие большие валуны, торчащие из земли до самого неба. Ходили слухи, что они существуют, но я мало верил. И дед говорил, что не видел их. Но теперь мне хотелось встать на краю и покричать в пропасть. Сообщить всему миру, что я здесь, что я иду вперёд. Несмотря на свою растерянность. Несмотря на свой возникший страх. И ещё, чтобы укрыться от ледяных капель во время дождей.
Но гор не было. Ничего не было, кроме ровной однообразной серой земли.
Где-то к середине октября я сильно промок под ливнем. Не знаю, почему я не повернул назад, ведь зима всё сильнее предупреждала меня о своём приходе. В одно утро вся бурая трава покрылась сверкающим голубым инеем. После того ливня у меня появился тяжёлый кашель, который не давал мне спать по ночам, и я начинал думать, что он вряд ли пройдёт, потому что ночи становились все холоднее. Лес больше не защищал меня своими ветвями, я часто не мог развести костёр. Я не мог найти сучьев.
Дичь, которую я добывал на охоте, встречалась всё реже. То были птицы, случайные птицы, летящие поодиночке над моей головой. И полевые мыши. Мне начинало казаться, что я всё глубже вхожу в какую-то мёртвую зону, где нет ничего живого, и жизнь осталась где-то позади меня, и выхода из этой зоны впереди нет.
Мысли о возвращении были для меня мучительными. Я неважно чувствовал себя из-за болезни, но я знал, что если вернусь – я умру. Та часть меня, которая мечтала доказать всему и всем, что я прав, что есть где-то лучшая жизнь, что есть место лучше нашей деревни, что мой дед не был глупцом и выдумщиком, – она ещё вела меня вперёд. Но я и сам начинал чувствовать, что ничего за чертой леса нет. Я начал ловить себя на собственной лжи.
Ураганы осенью были обычным делом. Я вспоминал слова матери о том, что меня унесёт