– Сначала не говорила мамке, боялась. Отчим ведь не только меня, он и мамку грозился зарезать, если всплывет это безобразие. Потом она сама догадалась. Но у нее тоже страх был. И потом мы ведь все пили. Меня рано приучили к стакану. И пила я по-взрослому. Стала ограничивать себя, только когда Толик, жених мой, из армии пришел. Мне еще восемнадцати не было. Но мы решили свадьбу сыграть. Уже все было наготовлено…
Валька запнулась и надолго замолчала. Слышно было только, как сглатывала слезы. Заново переживала, как все было в тот вечер. Папа Саша с Толиком закололи кабанчика, мать пожарила потрошков …
– Выпили и отчим вдруг начал открывать Толику глаза на меня. Мол, я такая сякая, мол, пока он служил, я полдеревни обслужила. Плел, короче, что попало. Подрались они, и Толик ушел. А отчим стал приставать ко мне прямо при мамке. Повалил меня, начал все на мне рвать, порезал ножиком грудь. И тут я просто осатанела. Схватила полено и – по башке ему. Потом еще, еще…Потом отрезала ему причиндалы и говорила с ним, как с живым: «Ты хотел меня поиметь? Все! Больше не сможешь!» Потом врачи сказали, что у меня было временное помешательство.
– А что с Толиком? – спросила воспитательница.
– А он, после того, как меня посадили, за хулиганку загремел. На суде попросил, чтобы ему дали, как и мне, пять лет. Чтобы в одно время освободиться. А прокурор просил для него три года, – Валька помолчала и добавила осторожно. – Начальница, Тамара Борисовна, а давайте заедем к Толику в колонию. Это по пути.
– Не положено нам, – отказала Ставская. – Отклонение от маршрута расценивается, как побег.
– Так я ж не одна.
– Вот мне и припишут, что я тебе побег устроила.
– Я знаю, вы меня не любите, – сказала Валька, глотая слезы. – Вы Каткову любите. Но все равно я вам благодарна.
Гости храпели, Валька тихо плакала, а Ставская думала, как там ее двенадцатилетняя доченька? Одну ведь ее оставила.
Утром Валька билась на могиле в истерике:
– И на кого ж ты меня оставила, сироту несчастную? И чего ж меня не дождалась?
Ставская гадала: это чисто деревенское проявление любви, своего рода ритуал или у арестантки сохранились психические отклонения? На всякий случай использовала момент в воспитательных целях.
– Поклянись на могиле матери, что никогда больше не будешь пить и никогда больше не сядешь.
– Мамочка! – запричитала Валька. – Клянусь! Никогда! Ни грамма! Вот те крест, вот те крест! Освободимся с Толиком, детишек нарожаем, жить будем по-человечески. Если Толик меня дождется, – добавила упавшим голосом.
Тетка Варвара разложила на газетке соленые огурцы, черный хлеб, кусочки сала. Посыпала птичкам кутью. Варварин муж разлил по стопкам водку, одну стопку накрыл ломтем хлеба.
– Ну, за упокой души, царство ей небесное.
Валька просительно смотрела на воспитательницу.
– Не положено, – отрезала Ставская. Потом спросила. –