– Возможно. Поэтому я с Карлом даже и не общался. И с этой скотиной Бурхардом – тоже, – Иоганн фон Ливен, как и брат, барона Фитингофа сильно недолюбливал. – Они бы развезли тут… И знаешь, что? Почему я думаю, что она умерла не от этой глупой болезни?
– Ну и почему?
Гансхен налил себе ещё коньяка и выпил залпом. «Если так дело пойдет, то надо будет побыстрее убрать от него…» – подумал его брат.
– Мама была против этого брака, – опять каким-то мертвым голосом ответил Иоганн. – Думаешь, я не знал, что говорили? А на всю Ригу говорили, можешь мне поверить…
– Ты сошёл с ума, – сказал Кристоф как можно спокойнее. Нездоровый румянец окрасил его щёки багровыми пятнами. – Сначала Карл, потом ты… Я, наверное, следующий. Не знаю, проймут ли мои слова твой повреждённый рассудок, но всё равно скажу их: всё гораздо проще, чем ты выдумал. Гораздо. И подумай сам: обвинять свою родную мать в убийстве… Тут действительно надо быть сумасшедшим.
– Допустим, там была заразная болезнь, – проговорил Иоганн, кусая свои обескровленные губы. – Допустим. Но от кого она могла заразиться?
– Дотти говорит, она помогала в приюте. А там как раз была скарлатина…
– Кто ей разрешил разгуливать по этим приютам? – взорвался Гансхен. – Кто? Фитингоф этот проклятый, вот кто! И Катхен туда же! Ноги моей у них никогда не будет, обещаю. А Бурхарда я к стенке поставлю. Наверняка ей в уши лили о том, как хорошо помогать бедным сиротам…
– Убьёшь – пойдёшь на каторгу, – спокойно произнес Кристоф. – Сестра тебе наша глаза выцарапает. И всё масонство Ливонии и Петербурга ополчится на тебя. Ритуальная месть – думаю, ты слышал о таких вещах?
Сам Ливен-второй не только слышал о «таких вещах», но и принимал в них самое активное участие. Но не стал вдаваться в подробности.
– Забудь. Не ищи виноватых, – продолжал старший граф. – Это просто случилось. Сейчас и так все ищут виноватых…
Они отобедали. За столом говорила, в основном, Доротея. Потому что ей надо было о чём-то говорить.
Потом Иоганн поехал к матери во Дворец. Фрау Шарлотта посмотрела на него долгим взглядом и проговорила:
– Liebjohann. Я очень тебе сочувствую.
Узнав о смерти Эрики, она не то чтобы вздохнула с облегчением – девушку, естественно, было жаль, а когда умирают молодые – это всегда грустно, но почувствовала то, что Бог и судьба – и впрямь на её стороне. Правда, вглядевшись в пустые, потускневшие глаза своего любимого сына, она ощутила, как сердце её разрывается на части от жалости к нему. И, подойдя к Гансхену, обняла его.
– У тебя ничего не болит? – спросила она тихо.
– Только душа, – ответил он.
Шарлотта уложила его спать, а сама долго сидела и вглядывалась в его красивое лицо. Почему-то из всех детей Гансхена она любила больше всех. Ему готова была завещать всё состояние. Выбор жены,