Это небо и море это,
Эти сумрачные рассветы,
Эти строгие корабли.
Здесь – начало моих начал:
Ледяная угрюмость сопок,
Чистота синевы высокой
И тревожно-пустой причал…
«На другой стороне планеты…»
На другой стороне планеты
Солнце розовое встает.
А у нас – бедолаги-ветры
Гонят в бухту колотый лед.
Здесь, у нас, навалившись грузно,
Выдыхает Ночь – серебро…
И немногое, в сущности, нужно:
Просто – чтобы
Стало светло.
«Захочется вольности вскоре…»
Захочется вольности вскоре,
Отринешь заботу и плен,
Но бурное, пенное море
Одарит – тоскою – взамен,
Соленые слезы норд-оста
Отмоют житейскую ложь…
И ты удивительно просто
Свободу свою
Проклянешь.
«Полосу тумана сизого…»
Полосу тумана сизого
В бухту тянет – кисеей.
Гром! – вороны с веток брызнули
И поплыли над землей.
Неба чистого, студеного
Опрокинут ковш большой…
Что с твоей неоперённою,
Но крылатою душой?
Сытно, сухо и спокойно ей,
Что ж так дразнит и гнетёт
Душу то, как птицы вольные
Совершают свой полет?
Вот бы ей – за ними следом бы,
Чуть качаясь на лету,
Бросив кус судьбы – несъеденным,
Падать в эту высоту!
Воспоминание
Ленивые, как мухи в августе
(назойливые, как они),
кружат уныло и безрадостно
мои береговые дни…
Но вечером, в притихшем воздухе,
вдруг памятью рванешь назад —
в шипенье пены,
в тучи грозные,
на клочья рвущие закат!
Тревожный отсвет «проблескового»2,
желтком по мостику мазнув,
заставит видеть все по-новому:
дрожит, натянутый в струну,
лоснится
корпус лодки вздыбленной,
бьет в уши грохот дизелей.
Луна огромной рыжей рыбиной
с небесных сходит стапелей,
ныряет прямо в след кильватерный
и – все быстрей, быстрей – вдогон
скользит по драной звездной скатерти,
под хрип ветров со всех сторон.
Как дышится свободно, искренне —
где море, небо, корабли!
А тут – береговою крысою
итожишь прожитые дни…
«…А в каютах в это время – тишина…»
…А в каютах в это время – тишина,
чуть поскрипывают
сетки узких коек,
бьется в борт брыкливая волна,
пота
кислый запах – густ и стоек.
Разметав горячие тела,
сон кружится,
как над полем бранным.
Побоку – заботы и дела,
нам